За любовь не судят - [31]

Сергей Сергеевич оторвал взгляд от бумаг. Увидев Оксану Васильевну, растерялся, но быстро овладел собой, поднялся навстречу.

— Здравствуйте, — пожал он Оксане Васильевне руку, чуть-чуть задержав ее в своей. — Вы уже вернулись? Так быстро?

«Быстро»! — значит, не ждал», — отметила она про себя.

Директор был в хорошем настроении. В глазах так и бегали веселые огоньки.

— Приятная весть, Оксана Васильевна, — широкая улыбка расплылась по лицу Григоренко. — Драч прислал телеграмму, что дробилку ЩКД-8 получил и отправляет. Теперь мы на коне!

— Сколько времени понадобится на ее установку?

— Месяца... — Григоренко рассек ладонью воздух, — три-четыре... 

— Так быстро?

— Объявим объектом номер один. Подберем лучших рабочих. Поднимем молодежь, комсомольцев. Обратимся в горком комсомола.

Сергей Сергеевич то и дело поглядывал на Оксану Васильевну и замечал, как изменялось ее лицо, становясь все более красивым. От этого в душе у него возникала неясная тревога, и слова он говорил совершенно не те, что хотелось, какие-то деревянные.

Григоренко не стремился к этому, но вот оно — пришло. Он чувствовал и боялся самому себе признаться, что оно — это любовь.

После встречи в Москве он часто думал об Оксане Васильевне. Конечно, нельзя сказать, что думал только о ней. Но что бы ни делал, помимо воли мысли возвращались к ней, хотя ничего между ними, казалось бы, и не произошло, что могло бы их сблизить.

Григоренко был далек от стремления к мимолетным любовным связям. Нет, здесь было другое.

Он хотел сказать ей многое.

И вот она рядом, здесь, в его кабинете. Возьми и скажи.

Но он молчит.

Сидит и перебирает телеграммы. Как их много. И руководящих, и с требованиями, и с просьбами. Больше с просьбами.

Оксана Васильевна тоже сидит задумчивая. Взять и сказать бы ему прямо: «Я же к тебе приехала. Из Москвы сбежала. Так что же ты сидишь, уткнувшись в какие-то телеграммы? Скажи — когда встретимся. Я приду. Обязательно приду!» Но она тоже ничего ему не говорит.

Молчание становится гнетущим.

— Ой, что же это я у вас время отнимаю, — словно спохватилась Оксана Васильевна. — Ведь на минутку зашла. Просьба у меня. Разрешите выйти на работу раньше. Неделю отгуляю потом, — и она подала заявление.

— Хорошо, — ответил Григоренко, написал резолюцию и не стал спрашивать, зачем ей потом понадобится эта неделя.

— Спасибо, — тихо сказала Оксана Васильевна и вышла.

3

Под потолком барака клубился густой табачный дым.

Григоренко и начальник цеха Прищепа, переступив порог, закашлялись. Кто-то распахнул окно.

Когда дым немного разошелся, Григоренко поздоровался, снял фуражку и положил ее на подоконник. Вокруг— настороженная тишина.

— Здравствуйте, товарищи! — повторил он.

— Здра-авствуйте, — протянул кто-то лениво.

За ним, из глубины, громче:

— Здравствуйте, коли не шутите!

— Нет, не шучу... Когда захожу в дом к людям, то первым делом здороваюсь, снимаю фуражку. — И Григоренко со значением обвел взглядом ребят, которые, все как один, сидели в головных уборах.

Оглядываясь друг на друга, они нехотя стали снимать фуражки. Большинство из них были нестрижены, лохматы. Все с любопытством рассматривали директора. Многие видели его вблизи впервые.

— Начнем? — тихо обратился Григоренко к Прищепе, который успел примоститься на краю скамьи у стены.

— Начинайте, товарищ директор, — неожиданно донесся басок. — Интересно начальство послушать...

В голосе чувствовались вызов, ирония. Но Григоренко был к этому подготовлен: он уже кое-что слышал о бригаде Лисяка. Знал, что в ней собрались разные люди, среди них были и такие, кто за хулиганство отсидел год или два в тюрьме. Многие смотрели на работу в карьере как на неприятный и временный эпизод в своей биографии. Они пережидали здесь время, подыскивая другую работу, полегче и повыгоднее. Поэтому честью коллектива никто из них не дорожил. В бригаде царило панибратство, круговая порука и пьянство. Сам бригадир своих рабочих называл не иначе как «братва». Это была единственная бригада на комбинате, в которой не было ни одного коммуниста и даже комсомольца.

Григоренко рассказал о новых заданиях, которые поставлены перед комбинатом, и в особенности перед его ответственным участком — карьером, где добывается гранит. Сказал и о том, что бригада из месяца в месяц не выполняет план, что в ней много нарушений трудовой дисциплины, прогулов и что с этим пора кончать.

«Лисяковцы» слушали не перебивая. Некоторые — серьезно. Большинство — с усмешкой. Сзади тихонько перешептывались. Но слушали. Даже реплик не подавали.

Григоренко взглянул на часы. До начала работы — двенадцать минут.

— Вопросы есть, товарищи? Прошу!

Молчание. Ни о фронте работ, ни о новых шлангах, ни о рукавицах, ни даже о зарплате к директору вопросов не было. Странно...

Но вот молчание нарушил Лисяк. Он встал, расправил узкие плечи в брезентовой куртке, пятерней пригладил блестящие черные волосы.

— Гм... Так вот, братва, хорошую, так сказать, лекцию прочитал нам директор. Очень даже интересную... И о производстве, и про моральный кодекс, так сказать... Все правильно. Доходчиво. Жаль только, что не в рабочее время. До вечера слушали б. Вы почаще к нам заходите. А то от начальника цеха, — кивнул он в сторону Прищепы, — путного слова никогда не услышишь...