За кулисами "Министерства правды" - [45]

Неоднократно рассылались главлитовские циркуляры об ужесточении контроля за публикацией сведений, касающихся «тайн Кремля» и его вождей. Начиная; с 1924 г., под грифом «Сов. секретно», предписывалось изымать из местной прессы сведения «о маршрутах их центра, остановках, местах выступления членов Правительства СССР и членов ЦК РКП»; запрещалось «посылать без ведома ОГПУ репортеров и фотографов» и т. д.» Такие материалы могли помещаться в газетах только в тех случаях, «когда в них не указываются время и место пребывания данного лица» (интересно, как на практике это можно было бы осуществить?).

В сферу внимания цензоров должны были входить все публикации, в которых так или иначе говорилось о зданиях, которые могут посещать вожди, и не только о самих кремлевских сооружениях. По поводу последних в «Перечне..» 1925 г. существовал даже особый (параграф 95: «Запрещается публикация сведений о Кремле, кремлевских стенах, выходах и входах и т. п. как современного, так и исторического характера, до согласования их с комендантом Кремля». Большой театр, который всегда считался «придворным», поскольку часто посещался партийными вождями, также должен быть окружен тайной:

«Главлит. Секретно. Циркулярно.

29 июня 1926 г. Всем политредакторам Главлита

Главлит предлагает до полного окончания ремонта в Государственном Большом театре — не допускать в печати заметок, освещающих ход ремонта. По окончании же ремонта допускать в печать подобные заметки лишь по согласованию таковых с комендантом Кремля тоз. Петерсом» (I — ф. 31, оп. 2, д. 31, л. 108). Как мы видим, «касаться Оперного театра» в статьях нельзя было не только «в Испании» XVIII в., о чем писал Бомарше (разумеется, под ней понималась современная ему Франция), но и в России ХХ-го.

В «год великого перелома», совпавший с 50-летием Сталина и началом невиданного возвеличивания «человека с усами», вышел целый ряд главлитовских циркуляров, предписывавших «канонизировать» образ вождя, устраняя все, что могло бы бросить тень на него, — даже на внешний его облик. 20 декабря, например, был издан особый циркуляр, предлагавший местным органам «следить за тем, чтобы клише портрета Сталина были изготовлены только со снимков, полученных из «Пресс-клише» РОСТА. Других портретов и снимков к печати не разрешать» (Там же, д. 40, л. 3).

Еще ранее, приблизительно с 1925–1926 гг., началось изгнание из самой памяти имен его политических противников и главного из них — Троцкого. В отличие от оруэлловского романа, в котором власти «англосоца» организуют для толпы обязательные «пятиминутки ненависти», показывая во весь экран лицо главного врата— Гольдберга, цензурными циркулярами запрещалась не только публикация фотографий «врагов народа», но сами имена их должны были подаваться в особом контексте, сопровождаясь санкционированными и утвержденными на самом верху соответствующими эпитетами. В дальнейшем, после проведения политической кампании, они должны были вообще исчезнуть в публикациях, — ситуация, обратная сюжету тыняновского «Поручика Киже»:. реальное лицо объявлено как бы «несуществующим». Это был и признак того, что вскоре оно исчезнет и физически, как это часто бывало в годы Большого террора. Началось перекраивание истории…

Ранее уже говорилось о том, как бдительно охраняла цензура тайны родственной, точнее — вышестоящей организации — органов ОГПУ. И в циркулярах, и в сводном «Перечне…» не раз настойчиво напоминалось о необходимости строго контролировать печать в этом отношении: любая публикация должна разрешаться только с их ведома. Главлит не только запрещал их, но принимал меры к тому, чтобы оповестить все без исключения местные органы цензуры о «готовящейся акции»:

«Главлит. Секретно. Циркулярно.

3. XII. 2X5 г. Всем Гублитам, политредакторам

В связи с полученными сведениями о том, что запрещенный Ленгублитом рассказ Заводчикова «Взятка», расшифровывающий работу органов ОГПУ, предположен к печатанию в других городах, Главлит предлагает не допускать печатания указанного рассказа. Зав. Главлитом (Лебедев-Полянский)» (Там же, ф. 31, л. 47).

Литераторы 20-х годов, видимо, хорошо знали о существовании такой циркулярной практики: «попасть в циркуляр» — означало тотальное запрещение публикации в печати чего бы то ни было. В этом смысле характерна сценка, зафиксированная в «Дневнике» Корнея Чуковского. Встретив в июне 1925 г. на улице И. А. Острецова, начальника Ленгублита (тогда еще такие патриархальные сцены были возможны), он узнал, что «в Гублит поступила рецензия обо всех ваших книгах», как выразился главный цензор Ленинграда, «и там указаны все ваши недостатки». Чуковский сразу же тревожно спрашивает: «Рецензия или циркуляр?..», и слышит «успокаивающий ответ: «Нет, рецензия, но… конечно, вроде циркуляра»¹.

В 20-е годы — эпоху самой оголтелой, разнузданной атеистической пропаганды, особое внимание уделялось в цензурных проскрипционных списках и распоряжениях религиозной тематике. Естественно — в целях максимального ограничения, а еще желательнее — сведению к нулю публикаций. Разрешение их не доверялось местным цензурным инстанциям, даже такой проверенной как ленинградской. Об этом говорит такой циркуляр от 25 мая 1926 г.: