За кулисами "Министерства правды" - [32]

Постепенно в орбиту предварительного контроля вошли не только произведения печати, но и другие средства массовой информации, в частности — начавшее тогда развиваться радиовещание. Была в 1927 г. учреждена должность уполномоченного Главлита на радиостанциях и в редакциях. Здесь возникли непредвиденные сложности, на которые постоянно жалуется Ленгублит в своих донесениях: «Осуществить контроль над широковещанием непосредственно своим аппаратом (он) не в состоянии как вследствие обилия этого материала, так и вследствие технической трудности этого дела», — доносит он в Москву. Особенно сложен контроль за «живым транслированием». Ленинградская цензура просит отпустить средства на установку двух линейных приемников, а также «договориться с ГПУ об обмене информацией по нарушениям работы на радио» (I — ф. 31, оп. 2, д. 57, л. 22). Помимо этого, уполномоченному Гублита на радио предписано было потребовать от руководства «перейти на плановую работу, а планы предоставлять на утверждение Гублита» (I — ф. 31, оп. 2, д. 57, л. 22–24).

Власть Главлита была распространена и на граммофонные пластинки. Систематически издавались «Списки граммофонных пластинок, подлежащих изъятию из продажи как запрещенные Коллегией по контролю граммофонного репертуара» (некоторое время была и такая при Главлите). В дальнейшем было предложено ориентироваться на «Каталог граммофонных пластинок производства фабрики «5-летие Октября». Все остальное подлежало предварительной цензуре.

Добралась она даже до стенгазет на предприятиях, в жактах и вузах. В 1927 г. ленинградский Гублит вполне серьезно поставил на заседании 15 марта вопрос: «О контроле над стенгазетами в жактах. Постановили: 1) все выходящие стенгазеты взять на учет Гублита; 2) зарегистрировать; 3) проводить через Гублит утверждение ответственных за стенгазету лиц» (I — ф. 31, оп. 2, д. 54, л. 16–17). Ленинградские цензоры с горечью говорили на заседании о «трудностях», возникающих в этом деле, о «неподконтрольности» ряда стенгазет, и особо отметили: «В тех домах, где коммунистические фракции слабы и влияние их недостаточно, газета, попав в руки местного «журналиста», может стать просто вредной». Что ж, такое и не приснилось бы даже Джорджу Оруэллу…

Бюрократическая машина подавления слова разрасталась все более и более к «году великого перелома», захватывая в сферу контроля все, что несло хоть какую бы то ни было информацию. Хотя она и называлась «Главлитом РСФСР», ей подчинялись Главлиты всех республик, не говоря уже об отделениях его на местах. Каждый гублит в миниатюре повторял структуру Главлита. Во главе его стоял заведующий (в тридцатых годах он стал называться начальником), его заместители, заведующие отделами — «русским» и «иностранным». В штат их входили цензоры, которые в духе временя назывались «политредакторами»: именно они осуществляли предварительный просмотр литературы. В специальной инструкции, разосланной местным органам цензуры, рекомендовалось следующее разделение труда между ними: «Товарищи, ведущие цензорскую политредакторскую работу, размежевывают между собой читаемые книги по содержанию. Товарищ, находящийся в курсе экономических вопросов, — читает книги экономического содержания, товарищ, интересующийся художественной литературой (!), — поэзию и беллетристику, и т. д.»⁵. От них требовалась «высокая идейность», марксистско-ленинская подготовка; разумеется, все они должны были быть членами партии. От сотрудников Иностранного отдела требовалось знание минимум двух иностранных языков; зато не так жестки были требования обязательной партийности: видимо, это как-то компенсировалось. Как шутил позднее И. Ильф, «пролетарское происхождение заменяет знание иностранных языков»: здесь же, как мы видим, наоборот.

В состав каждого цензурного органа входил Административно-инспекторский отдел, на который были возложены контрольные функции. Инспекторы этого отдела наблюдали за издательствами, типографиями, книжными магазинами и библиотеками. Позже к ним присоединились даже фотографии, штемпельные мастерские и прочие заведения такого рода. Они следили за тем, насколько точно соблюдаются все распоряжения политредакторов, проверяли соответствие выпущенных книг текстам дозволенных к печати рукописей, занимались изъятием запрещенных книг и т. д. К 1926–1927 гг. появился институт окружных, уездных (позднее — районных) и городских инспекторов, которые были уже «универсалами»: они занимались и предварительной цензурой (правда, только местных газет, афиш и прочего мелкого печатного материала); допуск книг к печати им не доверялся, и рукописи, поступившие к ним, должны были пересылаться в вышестоящую инстанцию, и наблюдением за всеми предприятиями книжного рода.

Как свидетельствуют хранящиеся в архиве Ленгублита личные дела таких инспекторов, почти все они имели крестьянское происхождение, закончили только низшую сельскую школу, были надо сказать, не очень даже грамотны, зато все — члены РКП. В губернских (областных) «литах» политредакторы должны были иметь минимум среднее образование, а также некоторый опыт журналистской или партийной работы. Кандидатуры всех сотрудников предварительно согласовывались с органами партии и ГПУ. Они же периодически проводили своего рода переаттестации цензоров с непременным выводом — насколько целесообразно «использовать» каждого из них на таком «ответственном участке идеологической работы». В бывшем партийном архиве (в Смольном) хранится обширное дело под названием «Материалы Комиссии по проверке работников Гублита», работавшей в феврале — марте 1927 г. (VII — ф. 16, оп. 9, д. 10599). Каждому цензору комиссией была дана подробная характеристика, причем акцент в ней ставился не столько на общекультурную и образовательную подготовку цензора, сколько на его классовое происхождение, партийность, преданность идеям коммунизма и т. д. Разумеется, учитывались все его промахи — пропуски вредных книг или фрагментов в них. Приведем некоторые из таких характеристик, сохраняя их неподражаемую стилистику: