За колючей проволокой - [19]

Поехал казак на чужбину далеко.

На добром своем на коне вороном…

Дениска и Колосок влюбленно слушали заунывные, степные песни о родине. В памяти вставали зеленые хутора. Песня грустила, звала, и Колосок тянул вместе с Дениской:

Пусть на том кургане

Зеленая пташка

Порой прощебечет

Ту песенку мне…

— Небось, Денис, наши к пахоте готовятся…

— Готовятся, с Покрова выедут. — Подсаживался Буркин, далеко за полночь звучали: песни.

Как-то пришел Андрей и его товарищ с беспокойными-белесыми глазами. За последние дни Андрей заметно переменился: привычная угрюмость сменилась какой-то безнадежностью. Говорили о родине — Дениска с нетерпеливой грустью, Андрей — благостно и равнодушно, как а давнем покойнике.

Андрюшкин приятель курил много, жадно; видимо, волнуясь, посматривал на Дениску шныряющими глазами.

— Мы к тебе неспроста, Дениска, — шепнул Андрей.

— Я догадался.

— Думаем нынче ночью за картошкой сходить — не умирать же с голоду. Они с нами хуже, чем с пленными… А мы им что? Молчать будем? Хочешь рискнуть?

— Ладно, — согласился Дениска: рисковать он всегда был готов.

Парень с белесыми глазами, вдруг встал, потягиваясь:

— Молодчина у тебя друг, Андрей. Другой развел бы лясы-балясы. А этот — смелый.

…Дениска проснулся глухой ночью, осторожно вылез из-под бурки, заботливо укрыл Колоска, достал из-под седла револьвер. Скоро подошли товарищи.

Пересекли лагерь, бесшумно нырнули в кустарник. Дениска горестно окинул знакомое место. Здесь лежал убитый Лягай. Теперь оно было пусто. «Свезли».

За проволокой по дорожке ходил часовой, что-то насвистывая. Залегли. Дениска, сжимая наган, не сводил взгляда с немца. Сбоку тревожно сопел Андрей. Немец затарахтел коробкой, спичка вспыхнула бледным огоньком, обнаруживая засаду. Андрей вскочил, бросился бежать, ломая хворост.

Немец что-то крикнул, скидывая с плеча винтовку. Сердце у Дениски вдруг остановилось. Холодок пронизал онемевшее тело. Дениска вскинул наган.

— На ж тебе… — Он нажал курок, выстрелил в темноту.

Бежали, спотыкаясь о кусты, падали, поднимались, опять бежали, путаясь ногами в хворосте.

— Промахнулся, — задыхаясь, сказал Дениска, догоняя Андрея.

…Утром Дениска сам пошел к командиру полка.

— Нате, товарищ командир, а то я с ним как бы беды не наделал. — Он вытащил из кармана наган, бросил на стол.

— Это ты стрелял в часового? — строго спросил Терентьич.

— Я.

— Пойдешь под арест!

* * *

Ранним утром на плацу выстроили полк. Гладко выбритый генерал шел вдоль рядов, и вровень с ним плыл запах пудры и одеколона. На почтительном расстоянии шагали адъютант и переводчик. Терентьича вызвали вперед. Сутуловато приподняв плечи, он подошел к генералу. Тот зевнул, что-то сказал переводчику.

— Вы офицер? — спросил Терентьича переводчик. — Я командир.

— Генерал приказывает вам назвать фамилии коммунистов вашего полка.

Терентьич круто повернулся.

— Разойдись! — крикнул он звонко и добавил, обращаясь к переводчику: — Передайте генералу, что я подчиняюсь только командиру корпуса, товарищу Гаю.

Растерянный переводчик смял лист чистой бумаги. Генерал поспешно засеменил тонкими ножками, сел на подведенную ему лошадь и зарысил из лагеря.

На другой день в лагере появились немецкие офицеры, но теперь рангом пониже. Они приходили кучками, долго бродили по лагерю, пытаясь скупить за бесценок седла, амуницию и даже полудохлых лошадей, валявшихся у стоянок.

— Сколько? — тыкая сапогом в седло, спрашивал офицер.

— Народное, не продаю, — не скрывая злобы, отвечал боец.

Офицеры хватали руками подпруги, хлопали ладонями о подушку седла.

— Сколько? Сколько? — допытывались они.

— Сказано — не продаю, не мое это.

Офицеры пожимали плечами, шли дальше. Подошли они и к Колоску. Он встал, засунул руки в карманы и, не отвечая на вопросы, отошел к товарищам.

— Эх, — сказал он Буркину, — Дениски нет: он бы этим купцам отпел. — И ему неудержимо захотелось повидать друга, отсиживающего в местной тюрьме свои десять суток ареста.

Вечером Колосок в сопровождении часового пришел на свидание к Дениске. Друзья сели рядом.

— Не бьют тут тебя, Дениска? — заботливо спросил Колосок.

— Нет, этого нет. Да лучше бы отпороли, чем в таком гробу держать.

— Ничего, Дениска, скоро конец.

Подошел часовой, сказал, что надо Колоску возвращаться в лагерь.

Колосок полез за пазуху, достал кусочек хлеба:

— Съешь, Дениска. У меня остался… лишний.

— Обманываешь ты, Миша.

— Нет, нет, что ты, я не голодаю, видишь, еще тебе ношу. Не будет — тогда не обижайся. — Он смял в руках фуражку, натужно засмеялся и поспешно вышел из тюрьмы.

…Наконец Дениску выпустили. Пришел он в лагерь черный, будто обуглившийся, каменно молчаливый. Собрались товарищи, сидели, курили, вспоминали, где какие тюрьмы и какие из них самые худшие.

Далеко за полночь, когда все разошлись, Колосок улегся рядом с Дениской. Под буркой было тепло, сладковато било в нос конским потом и табаком.

— Не спишь, Дениска?

— Нет, Миша.

— Я думаю: где теперь Ван?

— Да, жив ли?.. А что ты о нем вспомнил?

— Подумал о Шпаке, вот Ван Ли и вспомнился. Хороший Ван парень… А за тебя, Дениска, я очень боялся: ой, думаю, затянет его Андрей, и покатится наш Денис вниз… Теперь вижу: коли сам Терентьичу наган отдал, значит, наш ты, Дениска, на жизнь и на смерть наш!