За колымским перевалом - [49]

— Вчера вызвали в райком комсомола. Напрямую. Голосовали единогласно. Да это и не так теперь важно. Главное, что они говорили! Боже мой! Это же не люди! Манекены! Как можно жить среди таких?

Где-то вдали, за поворотом реки, послышался шум машины. Показался приисковый автобус. Шофер от-крыл задний борт, распахнул дверцы фанерного ящика, установленного в кузове. На землю спрыгнул Пеньковский, помог спуститься приисковому фельдшеру.

— Можно войти, Петр Савельевич? — на пороге стоял высокий парень в замасленной спецовке.

— Нельзя, — буркнул Жарченко, продолжая писать.

— Я ж на минутку, Петр Савельевич, — парень вошел в кабинет, остановился у порога. — Я ж только одно слово!

— Ты уже двадцать произнес, — директор поднял голову.

— Здравствуйте, Петр Савельевич, — широко улыбнулся парень, не замечая сурового взгляда директора.

— Здравствуй, Переверзев, — он узнал рабочего третьего участка. — Заходи, чего топчешься.

— Вот, почитайте, — Переверзев протянул бумажку, сложенную вчетверо.

Жарченко развернул ее, ладонью разгладил, прочитал, Сердито посмотрел на рабочего.

— Кто тебя надоумил?

— Сам решил.

— Плохо решил, Семен! — прикрикнул директор. — Совсем плохо! Сезон не закончен, а он, видите ли, надумал с прииска бежать.

— Так у меня договор закончен.

— Вот оно что! Договор, значит! А в договоре твоем никаких примечаний нет?

— Каких примечаний? — насторожился Переверзев.

— Ну, дескать, прежде чем уехать, у совести своей рабочей спросить: «А правильно ли я делаю, что решил тикать с золотой Теньки?»

— Да что она мне скажет, чем ей меня укорять? Я же честно отработал три года.

— Скажет, Семен, обязательно скажет. Прежде всего напомнит, что приехал ты сюда, в тайгу, молочным сосунком, и не было у тебя никакой профессии. И не знал ты тогда, что такое золото и как его из вечной мерзлоты добывают. Люди добрые научили тебя приисковому делу, Шурфовку освоил. Бульдозер. Взрывное дело изучил. И стал ты, Семен, золотых дел мастер. Зо-ло-тых! — Жарченко оживился, глаза его заблестели, он повернулся к окну. — Смотри на эти отвалы! Там твой труд есть! Знаю, на всю жизнь запомнил ты свою первую колымскую зиму. Все мы ее помним! И в наледи купался. И в шестидесятиградусный мороз в бараке коченел! Все пережил. Люди с дырявой душонкой давно плюнули на все и сбежали. А ты остался. Значит, прирос к Северу. Вспомни как ждал, когда весна надвинется и заполнит ключи и речки водичкой долгожданной. И пойдет вокруг тебя круговерть, от которой жаром пышет. Это же ты, Семен, нынешней весной первым на прииске столкнул бульдозером на транспортерную ленту золотой песок. Перед всем народом горняцким такой почет тебе оказали! Вспомни: закончилась смена, сняли первое золото и поручили нести его тебе, Семен. Посторонитесь, люди! Переверзев Сеня золото несет! Победил пацан-рязанец и вечную мерзлоту, и холод проклятущий, и зной, и мошкару, и паводки, и прочие трудности, от которых людишки слабосильные постыдно бегут.

Жарченко не мог себя сдержать, крепко тряхнул Переверзева за плечи.

— Вот что она тебе, Семен, наверняка скажет, твоя рабочая совесть!

Переверзев открыл рот и хотел что-то возразить, но Жарченко нарочито сердитым тоном прикрикнул:

— А ты помолчи! Молчи, коль начальство говорит!

Зазвонил телефон. Жарченко переключил его на приемную.

— Скажи честно, почему решил уволиться?

Рабочий опустил голову, переступая с ноги на ногу.

— Слух прошел, будто вас того… по шапке. А прииск закрывать будут.

Директор подошел к столу, взял чистый лист бумаги, протянул рабочему.

— Садись, Семен, к столу, пиши: «Прошу предоставить мне отпуск и дать путевку в дом отдыха на берегу моря». Нет, не одну; а «две Путевки». Что смотришь? Всему прииску известно, что есть у тебя невеста, заканчивает экономический институт. Вези ее сюда. Закатим первую комсомольскую свадьбу. Любит — приедет. По рукам, что ли?

Рабочий смущенно улыбнулся, покрутил заскорузлыми пальцами ручку.

— Что же это, выходит, одна трепотня насчет этого самого, ну, закрытия?

— Зачем бы я тебя в отпуск уговаривал? Садись, пиши.

— Эх, Петр Савельевич, вас не переспоришь, — сокрушенно вздохнул парень, присаживаясь на край стула.

Когда Переверзев ушел, Жарченко долго сидел за приставным столиком, потом пододвинул чистый лист бумаги, крупно написал: «Апелляция!»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Уходили последние дни короткого таежного лета. К полудню солнце еще пригревало и неподвижный воздух наполнялся ласковой теплотой. Склоны сопок, долины рек буйно полыхали яркими огнями. Многоцветным пламенем горели кустики карликовой березы, шиповника, голубики Однако все чаще вечерами с вершин гор по распадкам скатывалась в долины густая стынь Ночью она уплотнялась и повисала сизыми туманами, а к утру воровски набрасывала на землю седые узоры первых заморозков.

Такая погода дарила надежду, что сентябрь будет теплым и предзимние холода не помешают промывке песков. Но в среду, третьего сентября, воздух всколыхнулся, к вечеру потянул северный студеный ветер. Низко нависли тяжелые тучи. Ночью выпал первый снег.

В августе весь аппарат райкома безвыездно находился на приисках. В райкоме стояла непривычная тишина. В приемной сидела очередная дежурная, что-нибудь вязала или шила, а то подолгу обсуждала с подругой по телефону последние новости. Раза два-три в день звонили из обкома, кого-нибудь спрашивав ли, Передавали очередную длинную телефонограмму. Сам Тарков видел, что присутствие представителей райкома на приисках где и так собралось с десяток уполномоченных всех рангов, не спасет дала. Но он твердо пресекал любые попытки райкомовских работников перейти на оседлое положение.