За и против кинематографа. Теория, критика, сценарии - [36]

Студенты в университетской столовой стоят в очереди за новой едой.

Аудитории, полные свежеиспечённых дипломированных мыслителей.

Финальный спринт прибывающих велогонщиков. Победитель велогонки с букетом.

Съёмки порта в промышленной зоне подвижной кинокамерой.

В итоге аноним всё-таки раскрывает свои карты. Этот обманщик хотел уничтожить историю лишь для того, чтобы избрать на её место другую. Он хотел бы сам назначить мыслителей будущего. Эта мёртвая голова холодно перечисляет имена Лиотара, Касториадиса² и других отсталых невежд; то есть тех людей, что отстреляли все свои патроны ещё пятнадцать лет назад, не сумев поразить свою эпоху.

Рекламный ролик, расхваливающий марку брюк: на сцене мюзик-холла мужчины надевают брюки под аплодисменты женской публики.

Рекламный ролик, расхваливающий холодный чай. Кавалеры Южной Конфедерации отбывают на войну. Они покидают свои дома и свои празднества. Тот, кто не познал этого, тот не познал радости жизни и т. д. Заключение в духе гегельянской жестокости: «Их цивилизация исчезла. Всё, что от них осталось – это холодный чай».

Никто из проигравших не любит историю. С другой стороны, когда отрицают историю все вместе, почему самый решительно новаторский карьеризм должен смущаться, цепляясь за пятидесятилетних рекуператоров? Почему мы должны видеть противоречие в том, что некто выдаёт себя за анонима, изменившись так сильно после 1968-го, и признаваясь при этом, что до сих пор не дошёл даже до презрения к своим профессорам? Тем не менее этот аноним заслуживает признания за то, что лучше других иллюстрирует собой бессмысленность антиисторического мышления, носителем какового он себя считает, а также реальных намерений этого фальшивого презрения, которое бессильные люди противопоставляют реальности. Постулируя, что было слишком поздно предпринимать кинематографическую адаптацию «Общества спектакля» через шесть лет после выхода этой книги, он прежде всего игнорирует тот факт, что за последние сто лет, несомненно, не появилось и трёх настолько же важных книг с социальной критикой. Более того, он хотел бы забыть, что я и есть автор книги. Нет ни одного стандарта сравнения, позволяющего дать оценку того, был ли я слишком медленен или слишком быстр, так как у лучших из моих предшественников не было кинематографических средств. Должен признаться, что мне очень понравилось быть первым в реализации подобного предприятия.

Солдаты разгоняют манифестантов в Португалии.

Мародёры из войск Севера входят в богатый особняк жителей Юга, грабят и поджигают его.

Защитники спектакля будут признавать это новое использование кинематографа так же медленно, как до них медленно доходил тот факт, что их общество подрывает новая эпоха революционного подъёма; но они будут вынуждены признать его с той же неизбежностью. Следуя одной и той же траектории, сначала они молчат, потом начинают говорить, пристраиваясь к теме. Комментаторы моего фильма находятся как раз на этой стадии.

В Португалии громкоговоритель, установленный на танке, призывает толпу к спокойствию.

Манифестанты скандируют свои требования, в первых рядах маленькая девочка, которая кажется самой убеждённой из всех. Войска маршируют на похоронах последнего английского короля, перевернув свои ружья. Солдаты шотландских полков, матросы, гренадёры, конная гвардия в старой униформе, видавшей дни славы Британской империи, торжественно следуют за гробом, на крышке которого разложены скипетр и держава.

Специалисты по кинематографу говорят, что увидели в фильме плохую революционную политику; а всевозможные иллюзионисты от левой политики утверждают, что увидели в нём плохое кино. Но если революционер и кинематографист заодно, несложно заметить, что их общая язвительность проистекает из того очевидного факта, что данный фильм является точной критикой того общества, с которым они не умеют бороться, и первый пример такого кино, которое они не умеют снимать.

In girum imus node et consumimur igni

В этом фильме я не пойду ни на какие уступки публике. На мой взгляд, для этого существует множество веских причин, и я их перечислю.

Современная публика в кинозале пристально смотрит прямо перед собой и таким образом служит зеркальным отражением зрителей самого фильма.

Во-первых, хорошо известно, что я никогда не делал уступок ни господствующим идеям своей эпохи, ни любой из существующих властей.

С другой стороны, какой бы ни была эпоха, ничто важное не сообщалось публике вежливым образом, даже когда она состояла из современников Перикла; а в ледяном зеркале экрана зрители наших дней не видят ничего, что напоминало бы респектабельных граждан демократического общества.

Вот в чём, пожалуй, вся суть: нынешняя публика, которая стерпела всё, что можно, и полностью лишённая свободы, меньше всего заслуживает вежливого обращения. Манипуляторы от рекламы с традиционным цинизмом тех, кто знает, что люди склонны оправдывать ту несправедливость, за которую они не в состоянии отплатить той же монетой, спокойно заявляют сегодня, что «те, кто любит жизнь, ходят в кино». Но эта жизнь и это кино мало что значат; именно поэтому они сегодня полностью взаимозаменяемы.