За холмом - [16]
Женщина закатила глаза. Подумав пару секунд, она решила, что этот художник ей понравился больше всех остальных местных, кого она повстречала, и надо бы с ним подружиться. Тем более что гримаса у него была презабавнейшая. Она улыбнулась заранее и затем уже с этой улыбкой повернула голову к посетителям.
– Ну и прекрасно! Я готова позировать.
Сделав ещё одно усилие, она заставила себя бросить на толстяка игривый взгляд.
– Вы же покажете мне моего ребёнка?
Очередь тяжело вздыхать перешла к нему. Он повернулся к выходу, сделал пару шагов, остановился, ещё раз вздохнул, махнул рукой, повернул голову вполоборота.
– Хорошо. Но ты продолжаешь вести себя правильно! Договорились?
– Ну а куда мне деваться? – устало, уже без капли волнения или возмущения ответила она.
Толстяк ушёл довольный. Сразу, как он скрылся за дверью, забежали три служанки и поставили посередине комнаты мольберт, холст на раме и толстенный кожаный саквояж.
– Где я должна позировать? – спросила она, когда служанки так же стремглав удалились.
– Ваш господин просил изобразить вас на этом ложе. Но на это ложе на закате падает мало света. Сдвинуть его мы не сможем. Поэтому вы садитесь на стул у стены напротив, а ложе я потом допишу.
Художник учтиво поставил стул под картинами. Взгляд его упал на разводы крови на стене под ними, которые слуги не решились смывать с древних обоев, и без того давно утративших первоначальный цвет. Он замер, в восхищении разглядывая пятна. Так прошло минуты две.
– Это восхитительно! – он захлёбывался от переполнявших его эмоций.
– Что? Моя кровь на стенах?
– Так это вы? Вы написали это?
– Да. Я написала там имя моего сына.
– Это чудесно! – художник снял берет, смял его в руках, отошёл к самой кровати и оттуда продолжил любоваться стеной. Потом он в три прыжка, вновь продемонстрировав невиданную для его тщедушного сложения прыть, подскочил к стене, спешно снял все картины, аккуратно составил их на полу в сторонке, вернулся к ложу, сел на край и заплакал, глядя на открывшееся ему полностью творение.
Женщина тоже присела на край кровати.
– Чудесно, чудесно! Это самый восхитительный образец экспрессионизма, который мне доводилось видеть! – выдохнул он, вытирая беретом глаза и нос. – Что вас на такое вдохновило? Тут такая экспрессия!
– Смерть моего сына. Мне сообщили вчера о смерти моего сына.
– Смерть сына! О-о-о! Чудесно!
– Что тут чудесного? Вы в своём уме?! – женщина не удержалась и пихнула художника в плечо, отчего тот едва не слетел с кровати.
– Ох, простите, простите меня! – он грохнулся перед ней на колени, всё так же заламывая берет и внезапно теряя «французский» акцент. – Я не хотел задеть ваши материнские чувства! Я ведь об искусстве, об экспрессии! Это так сильно!
– Вот у вас самого есть сын?
– Простите меня, я виноват! Я лишь восхищался вашим трудом!
– Ладно, – обиженно ответила она.
Художник радостно вскочил, нацепил берет обратно, закрывая плешь. Путешественница ему устало улыбнулась.
– Понимаете, я ведь тоже пишу кровью! – он вновь обрёл возможность изъясняться как настоящий художник. Произнося последнее слово, он так тщательно грассировал, что получилось зловеще.
– Что-о-о? – женщина испуганно притянула руки к телу.
– Нет-нет! Не все картины! И только своей. На заказ я обычно пишу портреты маслом, – он махнул рукой в направлении снятых им со стены картин. – Вот примерно такие. А когда у меня есть вдохновение, я пишу для себя, для истории, пишу в моей мастерской. Мало кто видел эти картины, но вам я покажу, если ваш господин позволит.
– И что же вы пишете для истории?
– Впечатления, экспрессию. Я объединяю импрессионизм и экспрессионизм. Это впечатляюще! Я вам покажу! Я покажу, даже если не разрешит ваш господин! Я найду возможность! – художник скакал по комнате и размахивал руками, забыв про свой возраст.
– Вы такой милый! – впервые за время, проведённое в этой стране, очень искренне и нежно улыбнулась путешественница. – А почему же кровью?
– Потому что история пишется только кровью! – он мигом преобразился из увлечённого и смелого подростка в побитого жизнью дядьку с сумасшедшими глазами. – Ни одно событие, где не пролилось ни капли крови, истории не меняет. Поэтому только кровь может отразить всё важное, что происходит.
– О боже! Но ведь в жизни происходят и другие, добрые события! Неужели они не заслуживают того, чтобы их отразить в искусстве?
– Вот вы родите (а я уже получил заказ от вашего господина), я напишу ваш портрет с ребёнком. Это доброе событие, но я его напишу, используя, кроме красок, кровь.
– В этой стране уже куча людей ждёт, когда я рожу! – она возмущённо сверкнула глазами в сторону тут же съёжившегося художника. – Но ведь бывают добрые события без крови!
– Бывают, я не спорю. И их я тоже пишу, когда у меня соответствующее настроение. Но поскольку они ничего в нашей жизни не меняют, это скоротечные и бесполезные события. Их я пишу розовой водой. Она прекрасна при нанесении, она пахнет. Но всё это временно и быстро проходит, как и сами радости жизни: запах исчезает, вода высыхает. И у меня остаётся чистый холст.
