За гранью возможного - [26]
— Это по нему стреляли? — спросил Девятов.
Мотя грустно улыбнулась.
— Увернулся…
Девятов вздохнул, и тут же его пробил мучительный кашель. Мотя испугалась, быстро достала из свертка бутылку. Кашель отступил. Потом смочила остатками воды косынку, заботливо, что-то пришептывая, протерла бойцу пылающий лоб, лицо. Девятов, забыв про боль, смотрел на нее и думал: «Бывают же на свете женщины с такими руками!..»
На следующий день сквозь тревожную дремоту он уловил что-то похожее на скрип телеги. Насторожился. В его сторону кто-то ехал.
Оказалось, Мотя, а с нею мужчина.
— Я сделала, как ты хотел, — сказала она. — Федос Рыбак отвезет тебя к своим.
Они положили Девятова на телегу.
— Только не волнуйся, — укрывая бойца сеном, успокаивала она, — все будет хорошо.
Федос привез Девятова в урочище Печек. Ну а там его встретили сбившиеся с ног товарищи по отряду.
Рабцевич приказал доставить в Москву с таким трудом добытые у врага отравляющие вещества Николаю Прокопьевичу Бабаевскому, который только что заменил Змушко, направленного в Полесское партизанское соединение.
Рабцевич хотел отправить в Москву на излечение Девятова, но боец чуть ли не со слезами упросил оставить его в отряде.
— Я с вами прилетел сюда, — сказал он командиру, — вместе с вами хочу и дальше воевать.
— Да ты посмотри, ранение-то у тебя какое, — сочувственно проговорил Рабцевич, — а у нас ведь нет врача.
— Я сильный, поправлюсь…
Девятова поместили в местный лазарет под наблюдение медсестры Наташи Андриевич.
Через несколько дней Центр получил вещественные доказательства намерения гитлеровцев применить отравляющие вещества на советско-германском фронте.
Бой под Антоновкой
Было раннее сентябрьское утро. Линке и Рабцевич, раздевшись по пояс, пилили дрова. Всякий раз, когда позволяла обстановка, комиссар старался помочь в хозяйственных делах: пилил, колол дрова, вскапывал землю, поправлял грядки, косил траву, носил воду… Иногда, как вот и сейчас, ему удавалось увлечь Рабцевича.
Небо было хмурое, неприветливое, но в траве, кустах, деревьях словно горело солнышко — это рдела многоцветьем сочных красок опавшая листва.
Распилив одно бревно, тут же взгромоздили на козлы другое — большое, толстое, покрытое корявым панцирем коры. Наточенная, удачно разведенная, пила вновь зазвенела, вгрызаясь в крепкий кряж.
— Карл, расскажи поподробнее, как прошло совещание, что было нового, — заметил Рабцевич.
— Ты же знаешь, Игорь, что в августе ЦК КП(б) Белоруссии вместо погибшего Языковича первым секретарем подпольного обкома направил Ивана Дмитриевича Ветрова. Вот он и собрал нас, комиссаров партизанских отрядов, на совет, как усилить эффективность диверсий на железных дорогах и шоссе. На всей оккупированной территории началась рельсовая война. Я даже не мог представить, как велик ее размах. Например, в первый день этой операции партизаны нашей Белоруссии вместе с партизанами Ленинградской, Калининской, Смоленской, Орловской областей подорвали более сорока двух тысяч рельсов. Сталин, услышав эту цифру, сказал: «Хорошо партизаны помогли фронту». И тут же приказал представить отличившихся к наградам…
— Еще что?
Линке подробно рассказал об указаниях Ветрова, выступлениях комиссаров.
Рабцевич слушал внимательно, а когда Линке закончил, сказал веско:
— Чувствуется, твердая рука у Ивана Дмитриевича. — Он поставил пилу между ног, вроде бы оперся на нее. — А как сам-то сейчас выглядит? Я ведь его знал, когда он был прокурором республики.
— Как? — Вспоминая, Линке стал руками показывать рост, ширину плеч Ветрова, но, перехватив удивленный взгляд Рабцевича, смущенно улыбнулся: — Не мастер я описывать внешность человека.
В доме напротив сильно хлопнула дверь, испуганно взвизгнули доски крыльца. Это Пантолонов, на ходу надевая гимнастерку, широко зашагал к реке. В последнее время он стал часто побаливать, очевидно, застудился на заданиях, и Рабцевич перевел его из группы Игнатова на хозяйственные работы к Процанову. Сейчас он отвечал за переправу.
На том берегу реки Птичи стояла небольшая группа людей и махала шапками, привлекая внимание переправщика.
Пантолонов с разбегу прыгнул в лодку, отчалил от берега; вторая большая лодка была у него на буксире.
Рабцевич, ни слова не говоря, оделся, пошел к реке. Возвращения групп пока не ждали, ему интересно было посмотреть, кто это пожаловал.
Его обогнал соседский мальчишка.
— Наши идут, — закричал он и, придерживая рукой спадающие штанишки, понесся к реке.
Возле калитки появилась бабка Лукерья, у которой погибли сын и муж. Из-за страшного горя помутился ее рассудок. С тех пор она стала встречать и провожать все группы. Если бойцы приходили с хорошей вестью, без потерь, она определяла это на удивление точно — улыбалась, если с плохой — навзрыд плакала.
Рабцевич прошел мимо Лукерьи. Она поклонилась в пояс, командир уважительно кивнул ей в ответ.
Лодки тем временем отчалили от противоположного берега. На первой был вроде бы Синкевич. Рабцевич напрягся: «Он. — И тут сознание полоснуло: — А почему не вся группа?.. Из четырнадцати человек лишь половина. Неужели?..» Оглянулся. Белый как полотно Линке, рядом сгорбился Процанов, за ним, в отдалении, высыпавшие из домов жители. Все молча, напряженно ждали.
