За гранью возможного - [28]

Синкевич пересчитал бойцов. Отсутствовал Малышев. Поискали в ближних кустах — не нашли: где-то напоролся на вражью пулю… Надо было думать о живых. Стали готовиться к обороне. Проверили оружие — свое и трофейное, найденное во время поиска товарища. У них было три пулемета: один — «Дегтярев» — у поляков Станислава Юхневича и Чеслава Вороновича и два трофейных. Пулеметы поставили с трех сторон и тем самым перекрыли подступы к взгорку. Требовалось во что бы то ни стало продержаться до темноты, а потом под ее прикрытием прорваться.

Опомнившись, гитлеровцы оцепили взгорок.

— Скоро атаку начнут, — предупредил Синкевич товарищей.

И тут со стороны пустыря послышалось:

— Рус Иван, сдавайс!

Точно не человек прокричал — собака тявкнула, трусливо, будто из подворотни.

— Вот паразит, — в сердцах выругался Бабина, — по-русски говорить не научился, а тужится. — И послал автоматную очередь в сторону, откуда донесся голос.

Тут же над деревней занялся дружный автоматный и пулеметный хор. Пули летели со всех сторон: трассирующие, похожие на ровные пунктирные строчки, обычные пули, холодящие душу визгливым, пронзительным посвистом.

Как по команде стрельба прекратилась, и бойцы увидели ползущих на них гитлеровцев, их было не меньше двух рот.

— Началось, — вздохнул кто-то.

От этого вздоха повеяло неприятным холодком.

— Только без паники… — подбодрил Синкевич. Он сломал мешавшую ему смотреть ветку, поудобней устроился на своем месте. — Дотемна продержимся, а там мы спасены… — сказал он.

Хотя сам пока не представлял, удастся ли продержаться столько времени. Это был первый открытый бой, в котором он видел врага и враг видел его. До сегодняшнего дня он избегал подобного боя. Этого требовало прежде всего назначение группы — разведка и диверсия, и он неукоснительно выполнял приказ.

«Надо выдержать первый натиск, — думал Синкевич, — потом люди пообвыкнутся, легче будет…»

А каратели все ползли. Синкевичу бросилось в глаза, что делали они это с неохотой. Ползущий следом офицер все время что-то зло выкрикивал солдатам.

«Ну ничего, занимайтесь друг другом», — вновь подумал Синкевич, стараясь не прозевать момента для открытия огня. Он понимал, как это важно — открыть огонь раньше противника. Скомандовал:

— Приготовить гранаты! — И когда до первой цепи оставалось не больше тридцати метров, кинул лимонку. Вслед за ним швырнули гранаты бойцы…

В облаке пыли Синкевич увидел поднявшегося офицера. Размахивая пистолетом, он призывал солдат к штурму взгорка. И солдаты поднялись, но прежде чем успели сделать несколько шагов, заработал «Дегтярев», трофейные пулеметы, автоматы бойцов. Открыли огонь и каратели, но уже не столько для того, чтобы расчистить себе дорогу, сколько для поднятия собственного духа.

Дружный огонь бойцов заставил гитлеровцев повернуть вспять. Атака захлебнулась.

— А-а-а, — радостно закричал Алексей Бойко, — тикаете!

Он встал и начал расстреливать убегающих фашистов.

— Берегись! — предупредил Синкевич.

Но поздно — вражеская пуля угодила Алексею в голову.

Еще несколько раз каратели пытались овладеть взгорком, и каждый раз все больше и больше трупов оставляли на подступах. От ярости они обезумели, но сделать что-нибудь с горсткой бойцов не могли.

Таяли патроны, их действительно могло не хватить до темноты. Совсем худо становилось.

— Командир, а не попытаться ли прорваться? — сказал подползший к Синкевичу Юхневич. — Не будем же мы ждать, когда каратели одолеют нас. У меня есть план. Я и Чеслав отвлекаем огонь на себя, вы с остальными бойцами прорываетесь к лесу.

Синкевич молча посмотрел на поляка.

Станислав предлагал спасение ценой жизни — своей и товарища.

— Так я жду, командир, — торопил Юхневич.

Синкевич не ответил, ему показалось, что гудят машины.

— Ты ничего не слышишь? — спросил он у Станислава.

— Вроде бы машины.

И точно: над околицей появилось облачко пыли, и вслед за ним на улицу выехал грузовик с солдатами, потом еще и еще… Бойцы насчитали десять грузовиков. К трем передним были прицеплены пушки.

С остановившихся грузовиков соскакивали фашисты, отцепляя пушки, разворачивали стволами в сторону взгорка.

Синкевич с надеждой посмотрел на темнеющее небо. Время клонилось к ночи. Отцвел и поблек багрянец заката, заметно загустел, теряя прозрачность, воздух, стали сливаться в единое пятно деревья, кусты…

«Вот, кажется, и дождались темноты», — подумал Синкевич.

Над взгорком послышался вой, напоминающий звуки сверла, скользящего в гранитной породе. И почти тут же за ним, у самого леса, там, где залегли каратели, прогремел взрыв, другой, третий. Донеслись ругань, вопли, стоны. Гитлеровцы ударили по своим. Через какое-то время серия снарядов легла близ взгорка.

— Пристреливают, — сказал Касьянов.

— Похоже, — покусывая губы, раздумчиво произнес Синкевич.

Михаил достал кисет. Нестерпимо захотелось курить, и он решил не отказывать себе в таком малом удовольствии. Страха у него не было, а руки, сворачивавшие цигарку, мелко дрожали, и махорка на клочке газеты прыгала подобно камешкам на сетке при сеянии песка. Наконец, скрутив цигарку и запалив кресалом трут, закурил. Жаль только, не крепкий был самосад, а так, легкий табачишко, однако курил жадно.