За гранью безумия - [72]

Жену депутата, а точнее – её останки, нашли утром двадцать второго июля, примерно в ста метрах от русла Тагарлычки. Не надо было быть криминалистом, чтобы понять, что она стала жертвой хозяина тайги – медведя. Вероятно, неудачно упала и сломала ногу, стала кричать, звать на помощь, но вместо помощи пришёл зверь. Где в это время был муж и почему вообще они вышли из машины и углубились в тайгу, никто так и не понял. Николая Павловича искали целых десять дней, с привлечением вертолётов и нескольких взводов МЧС – безрезультатно, разумеется. В конце концов, поиски свернули. Комитет по вопросам детства и материнства в Абаканском горсовете на некоторое время осиротел. Впрочем, это быстро исправили – долго, что ли, работящим депутатам избрать нового достойного замглавы?

В первых числах августа, когда окончательно стало ясно, что порча сама по себе не спадёт, она вновь отправилась на поклон к бабке Шагаихе. Но та на этот раз отнеслась к Зинке крайне неприветливо, обозвала дурой глухой и велела теперь «покрепче следить за своим мертвецом». Зинка в сердцах наговорила ей тоже всякого и ушла, несолоно хлебавши.

Весь август она разрывалась между хозяйством, огородом, скотиной и уходом за мужем. Ежедневно кормила его свекольным салатом, давила гранатовый сок (на покупку этих гранатов ушли последние деньги), толкла в порошок и разводила водой гематоген, ставила бесполезные капельницы, по пять-шесть раз в день выносила судно… А по ночам ревела в подушку от безысходности, бессилия и бесконечной усталости. Несколько раз приходила Надежда Лебедева, помогла, чем смогла, в огороде, но она ведь тоже осталась этим летом одна, и своих проблем у неё было выше крыши.

В середине августа жара сменилась затяжными дождями. Пасмурная погода по прогнозам грозила продлиться чуть ли не до октября, и двадцать первого числа, в один из редких сухих деньков, Зинаида начала одна копать картошку, решив пренебречь астрологической неблагоприятностью уборочных работ в день, предшествующий полнолунию. Около полудня, как раз когда она рассыпала на плёнку очередную пару вёдер клубней на просушку, дверь их избы отворилась изнутри, и из дому вышел Матвей, одетый лишь в одни брюки, покачиваясь и щурясь от солнца. Она ахнула, выронила ведро, кинулась к нему, обняла, и он заглянул в её глаза… Странен был этот взгляд, полон печали и чего-то ещё, нового, незнакомого ей, затаённого, но, по крайней мере, в нём ясно читалось узнавание, и от одного этого её захлестнуло просто дикое, безбрежное счастье. Она разрыдалась и повисла на нём, и тараторила что-то неразборчивое, и смеялась, и плакала, сжимая его крепко в объятиях, гладила по спине, целовала в исхудавшую грудь, а он – он ей не препятствовал. Потом высвободился и пробормотал:

– Там это… в гараже ворота перекосило. Пойду поправлю.

Она побежала в избу, вынесла ему рубашку, и он взял её, надел, но пальцы не очень справлялись с пуговицами, и она ему помогла. И он действительно пошёл в гараж и что-то пытался сделать с покосившимся опорным столбом – подкапывал, запихивал в ямку камни, выравнивал, а она всё время была рядом, чтобы помочь, поддержать, если что. А потом Матвей устал и пошёл в дом, но не лёг в кровать, а сел за стол на кухне, и она принялась кормить его, не нарадуясь проснувшемуся вдруг аппетиту. Он съел весь суп и все макароны, сваренные Зинкой себе на ужин, и не отказался от стопочки водки. Потом посидел ещё немного и вдруг задремал прямо за столом. Зинаида помогла ему снова улечься в постель, убедилась, что он спит, и пошла снова в огород. Картошку-то надо было копать, хоть как…

Вечером Матвей встал снова, оделся, натаскал в дом воды с колодца, помог Зинке убрать в погреб урожай. Она была просто на седьмом небе от счастья, ей казалось, что уж теперь-то все их невзгоды позади, что жизнь потихоньку начала налаживаться… Впервые за месяц она решилась лечь вместе с ним, но завозилась с делами, и когда наконец юркнула к нему под одеяло, он уже дышал глубоко и ровно. Пристроилась рядом и стала уже засыпать, как вдруг он повернулся к ней и крепко обнял. Она задрожала, прижалась к нему, тихо ахнула, ощутив силу его желания, его горячее дыхание, и буквально впилась в него поцелуем – не видя, не чувствуя его закрытых век. Скользнула рукой под резинку трусов, нащупала и обхватила твёрдый, как камень, напряжённый член, и низ её живота буквально свело от желания.

– Мотенька мой, родной, хороший, как же я истосковалась по тебе, как же я хочу тебя, – зашептала она ему в ухо.

И тогда он проснулся, открыл глаза.

– Ты чудовище, – бросил он ей прямо в лицо. Оттолкнул яростно, чуть не сбросив на пол. Вскочил сам, надел брюки и вышел, хлопнув дверью.

Зинка, закусив собственный кулак, чтоб не разрыдаться, села на постели, мысленно кляня себя за излишнюю поспешность.

В его домашней мастерской зажёгся свет, и она слегка успокоилась, увидев, что он, по крайней мере, не ушёл никуда. Встала, перебралась на свою лежанку на кухне, накрылась одеялом. Не заметила, как сомкнула веки и уснула. И не услышала, как Матвей вернулся в дом.

Он сорвал с неё одеяло и отбросил в сторону, прерывая такой хрупкий сон. Она вздрогнула и открыла глаза. Матвей стоял прямо перед ней, сжимая в руках что-то вроде заострённой ножки стола. Было ещё не слишком поздно, и в сумерках можно было видеть всё убранство кухоньки – незадёрнутые шторки на окнах, фиалки на подоконнике, начисто вытертый стол, сушилку для посуды…