За гранью безумия - [74]

За последний год здоровье Михаила Степановича Золотова несколько пошатнулось. Стало как никогда сильно пошаливать сердце, болели суставы, прыгало артериальное давление. Пожалуй, этой зимой он впервые очень остро ощутил, что наступает настоящая, неизбежная, полная болезней и мук старость…

Кроме всего прочего его замучила почти постоянная бессонница. Михаил Степанович никак не мог забыть случай с банькой Свиридовых и очень часто, лёжа в постели, вновь и вновь возвращался мыслями к событиям той кошмарной ночи. И странное дело, самое сильное впечатление на него произвела не страшная картина, обнаруженная им в самой бане, и даже не то жуткое, адское нечто, что пронеслось мимо него той ночью в сторону леса. Чаще всего он вспоминал загадочный женский силуэт в окошке, такой гармоничный и такой волнующий…

Этот силуэт неизвестной красавицы порой снился ему по утрам, когда, наконец, измаявшись, он проваливался-таки в мир тревожных, хаотичных сновидений. Иногда дело этим и ограничивалось, а иногда ему снилось, что она идёт к нему, прямо сквозь стену дома заходит в спальню, но при этом остаётся силуэтом, фигуристой тенью без лица… Старость старостью, но эти сновидения реально заводили его. Несколько раз этой зимой он просыпался на рассвете от сильного, стойкого возбуждения. Однажды даже решился было подойти с этим к супруге, но, взглянув лишь единожды на вздымающееся горой под одеялом её рыхлое тело, представив только на миг её возможную недовольную реакцию, передумал и предпочёл тихо пережить проблему у себя в постели.

В ночь на четырнадцатое мая, в самое полнолуние, где-то около половины одиннадцатого вечера, кто-то неожиданно постучал в дверь избы пенсионеров Золотовых. На крыльце стояла промокшая до нитки симпатичная курносая девчушка лет семнадцати. Её длинные тёмные волосы были распущены и опускались почти до поясницы, а мокрющая белая блузка настолько откровенно облегала большие, упругие, юные груди, что её всё равно что и вовсе не было.

Михаил Степанович и Мария Васильевна уже собирались было ложиться спать и никого не ждали. Михаил Степанович подошёл к двери, отодвинул засов и отворил проём в кромешную, заливаемую проливным дождём темень.

Впуская на порог своего дома Тайну, он, разумеется, не подозревал, какая участь его ждёт.

Но если бы даже и знал достоверно, то всё равно бы открыл.

В качестве эпиграфов использованы строки трагедии У. Шекспира «Ромео и Джульетта», перевод Б. Пастернака.

Борис Левандовский Другая жизнь

Проблема заключалась в том, что его часы оказались на руке Филиппа. Это произошло благодаря причудливой череде событий, приведших к еще более странному финалу. Самые обычные «Casio» за 25 долларов с подсветкой, стрелками, как у механического хронометра, и небольшим прямоугольным окошком внизу циферблата, где время размеренно пульсировало в такт черным цифрам. Орест взял их, почти не разглядывая. И не для той цели, с которой обычно покупают часы: поэтому ни внешний вид, ни количество будильников и прочих функций, которыми их нафаршировали азиаты, не имели ни малейшего значения. Только суть не в этом.

В том, что в итоге часы оказались на руке Филиппа, а Орест – осенней ночью с лопатой в руках на его раззявившей пасть могиле.

* * *

Орест вонзает лопату в мягкий холм недавно потревоженной земли. Налетающий порывами ветер о чем-то многоязыко шепчет лентами дешевых венков, сваленных у соседней могилы, и кружит замысловатый танец с изморосью в темном воздухе. Первая горсть земли падает в двух шагах от могилы и заставляет Ореста на секунду замереть – так неестествен и чужероден этот звук.

Спустя несколько минут он опять останавливается: мышцы, давно не знавшие физических нагрузок, молят о передышке, а травмированную в недавней аварии левую руку будто нанизали на раскаленный шампур от плеча до локтя. Повязка, на которой покоилась рука по дороге на кладбище, теперь валяется под грудой венков. Орест закуривает, думая о часах, находящихся всего в полутора метрах под его ногами, часах, черный ремешок которых сейчас охватывает мертвую кисть Филиппа. Он слышит шепот, придающий решимости идти дальше, он слышит шепот чисел, призывающих не останавливаться.

Отсыревшая сигарета тлеет медленно и неохотно, позволяя выиграть лишнюю минуту отдыха. Орест опирается здоровой рукой о древко лопаты, глядя в туман, подгоняемый ветром со стороны реки, протекающей рядом с кладбищем. Мглинка – вроде бы так ее называют местные. Когда он пришел на кладбище, туман был едва заметен вдалеке, но теперь окутывает серовато-молочной дымкой кресты в тридцати шагах от него и плавает рваными клочьями у соседних могил. Глядя на него, трудно поверить, что всего шесть ночей тому назад…

Да, именно тогда все и началось по-настоящему.

* * *

Филипп явился к нему, разбудив около трех часов ночи. Весь его вид свидетельствовал о чем-то таком, что даже сонному Оресту хватило секунды понять: ему совсем не хочется об этом знать. И хотя по всем канонам логики Филипп должен был сейчас находиться в своей постели в более чем пятистах километрах, Орест молча отстранился, впуская старого товарища.