За гранью безумия - [47]

К тому же ещё пару лет назад прошёл слух, что озеро пересохло. Сначала один охотник рассказал об этом, потом другой, третий… Будто бы ушла вода оттуда напрочь, высох и зарос кустарником Тагарлык так, что и не сразу сообразишь, где и был-то…

Пересыхала каждое лето и Тагарлычка – речка не речка, а так, ручей небольшой. И в лучшую-то пору, в разлив, её во многих местах можно было не то, что вброд перейти – перепрыгнуть. Но по весне каждый год заполнялось вновь и вновь каменистое русло хрустальной прозрачной водицей. А значит, было откуда ей браться, несмотря ни на что.

Рано утром, несмотря на головную боль и сушняк, Матвей поднялся раньше Зинки. Умылся ледяной водой, вскипятил чайник, напился крепкого кофе, оделся в таёжное – ветровку с манжетами на резинках, непрокусываемые насекомыми брюки, высокие сапоги. На голову нахлобучил обычную кепку, а кепку с сеткой от комаров и клещей затолкал в карман. Выкатил из гаража мотоцикл, да и поехал, никому ничего не сказав.

До того дня сам он ни разу на Тагарлыке и не был. Хоть и становилось интересно порой ему, что же там за озеро такое таёжное, а только дела насущные всё не отпускали. Поэтому сейчас Матвею казалось вполне нормальным, что он вот так бросил всё и отправился на озеро. А что? Надо же человеку развеяться хоть когда-то. Сколько можно, все дела всё одно не переделаешь.

О том, что Тагарлык вроде бы пересох, Матвей даже и не вспомнил.

Доехав до моста, он откатил свой «Урал» на обочину и спустился к самому берегу, в траву и папоротник.

Первые полпути дались с большим трудом. Тагарлычка всё время петляла, воды в ней было прилично, по руслу даже в сапогах не пройти. По берегам в низине почва была вязкой, болотистой, травянистой. Чуть выше начиналась полоса сплошного пихтача, колючего и плотного, из стволов в человеческий рост, стоящих стеной. Хочешь – сквозь него продирайся, хочешь – в болотине вязни.

Однако мало-помалу идти стало легче. И берега стали посуше, и пихтач поредел. Да и сам Матвей немного приспособился, научился выбирать маршрут попроще. И не прошло и трёх часов, как он вышел на озеро.

Никуда оно не делось и не пересохло, лежало себе в сырой долине меж двух слегка огибающих его невысоких холмов небольшое, почти круглое, с берегами, заросшими тростником и кувшинками. В густой тени леса вода казалась тёмной, но не зеркальной. Поверхность слегка рябилась от небольшого течения. Матвей заприметил местечко посуше, с удобно упавшей валежной осиной. Уселся на это брёвнышко и замер, потрясённый открывшейся ему красотой. Тихонько шумел ветерок в кронах, поодаль журчала вытекающая из озера Тагарлычка… И это были единственные звуки в этом лесу. Не было ни жужжания комаров, ни пения птиц… Матвею показалось, что само время остановилось и смешалось, в памяти закружился хоровод полузабытых воспоминаний из детства и юности. Неожиданно вспомнилась одноклассница Светка Веселовская, его невысказанная первая любовь, такая детская и чистая, как эта журчащая вода. Вспомнилась её улыбка и ямочки на щеках и озорной вызывающий взгляд из-под прядей рыжих прямых волос. И как она однажды в школьном спортзале попросила Матвея закрепить дужку на лыжах, а он от счастья, что она сама к нему обратилась, онемел и обездвижел, и как она выжидательно смотрела на него целую минуту и наконец рассмеялась, и он тут же спохватился, и вставил эту дужку… Сердце Матвея наполнилось щемящей грустью. Сколько же ему было тогда? Четырнадцать? Тринадцать?

Уходить с озера не хотелось. Матвей не осознавал, сколько времени прошло, пока он предавался воспоминаниям. И только лишь заметив, что пока он сидел, солнце совершило четверть своего обычного пути по небосклону, с сожалением поднялся и двинулся к дому.

Всю дорогу он вспоминал Светку.

Учились они вместе в Изломовской средней школе, откуда в те годы ещё ходил школьный автобус не только до Утёсова, но и до самого Подгорска. В советское время дорогу худо-бедно ремонтировали, не то что теперь. Учились вместе, и кто знает, как сложились бы их жизни, если бы Матвею хватило духу признаться в своих чувствах. Ведь он ей тоже был симпатичен, по крайней мере, так ему казалось. Но духу не хватило. Отучившись восемь классов, Матвей ушёл из школы, хотел поступить в какой-нибудь техникум, да так и не поступил, остался в Подгорске. Отсюда уходил в армию, сюда и вернулся на дембель. Женился на сироте Зинке. Она-то выходила за него по любви, а он больше по залёту. Родить Зинка нормально не смогла, случился неприятный выкидыш, после которого детей у них, увы, быть уже не могло. А Светка окончила десятилетку, удачно вышла замуж за какого-то крутого из самого Красноярска, да и укатила туда жить. По слухам, работала она не где-нибудь, а на телевидении. Ещё вчера Матвей и подумать не мог, что в его сердце до сих пор живёт чувство к ней, а вот надо же – сколько всего в душе неожиданно всколыхнулось…

Вернулся он часам к семи вечера. Отмахнулся от накинувшейся на него Зинки, как от мухи (Где ж ты шлялся цельный день, стервец окаянный, упёрся куда-то ни свет ни заря, а я что хошь, то и думай, дела все стоят, а он где-то шляется…