За годом год - [70]

— Папочка! Папочка!

И отец, взрослый мужчина, плакал, стискивая железную решетку.

— Скажи еще что-нибудь, сынок, скажи!

На улице, у ворот тюрьмы, воздух был пропитан светом и вздохами.

Точно изваяние, высилась посреди улицы фигура матери расстрелянного. Снова раздался ее крик, безутешный и хриплый. Две женщины держали ее под руки.

— Он был у меня единственный! Единственный! Они убили его! Но лучше пусть он умер героем, чем стал бы предателем!

Хоакин с Антоном, когда подошла их очередь, проголосовали против.

Рамиро де ла Ос Моратала, бывший участник фашистского крестового похода, бывший участник кампании в России, вошел в свою комнату. Он был высок ростом, чуть сутуловат, сухопар, с длинными, худыми руками. Лицо костлявое, с бледной кожей. Концы усов свисали вниз. Нос большой, прямой, маленькие глаза глубоко спрятаны. Веки голые, без ресниц.

— Ресницы я потерял в русскую зиму на озере Ильмень, — объяснил он.

По утрам Рамиро работал в конторе, а по вечерам — курьером на картонажной фабрике.

— Если утром я не ударяю палец о палец, — говорил он, — то по вечерам сбиваю все ноги, бегая по Мадриду. Но за утреннюю работу мне платят всего семьсот в месяц, а на них не проживешь.

Родился он в Вальядолиде. К началу гражданской войны тридцать шестого года Рамиро имел в кармане членский билет НПХО[17], немного знаний (он еще только начал учиться) и великие надежды на будущее.

Теперь ему стукнуло тридцать три. Жене его, Бланке, было чуть меньше. Дочь их звали Аделитой, и внешностью она была вылитая мамаша.

— Вы только поглядите на эту девочку, ест, как большая, а не в коня корм. Живот у нее, точно бездонный мешок. И куда только еда девается, одному богу известно. Все не впрок, — жаловалась мужу Бланка.

Рамиро с женой и дочерью поселились в комнате, которую в прошлом году оставила сеньора Аида. Они пришли по рекомендации Иларио, кабатчика с первого этажа, которому они, кажется, доводились троюродными родственниками.

В спальне стоял полумрак. Рамиро подошел к окну и открыл его.

В комнату ворвалось солнце. Свет брызнул на пол, на постель. Со светом проник и воздух, и вместе они преобразили комнату, придали ей жизни.

Рамиро оперся о подоконник и так постоял немного, затем обернулся к Аделите. Девочка была не причесана, с неумытым личиком, в тесном для нее платьице.

— Всегда шью на рост, но она так тянется вверх, что за ней не угонишься, — жаловалась Бланка Марии.

Девочка, заигравшись, наклонилась перед шкафом, заголив попку; из экономии ей даже не надевали трусиков.

Бланка готовила обед на керосинке. Дома она ходила в затрапезном виде и, хотя была в меру полна и смазлива, не вызывала вожделения у такого человека, как Рамиро, который изо всех сил старался взять жизнь за рога.

— Ну как дела? Как сегодняшние дела? — спросил он, стоя у окна.

— Какие дела?

— Ну вот, какие? Сама знаешь… обычные.

— Да как всегда, с каждым днем все труднее. Пойдешь в магазин, а там опять все подорожало. Вчера на реал, сегодня на несколько сентимо. Вот и крутись.

— А девочка?

Бланка стояла спиной к окну; она готовила в углу комнаты. Щеки у нее раскраснелись от огня керосинки, в руке она держала шумовку.

— Как ангелочек. Я подавила ей две картошечки и дала томатного сока. Немного поскандалила. Сам знаешь, бедняжечка целый день торчит взаперти в комнате. Мне так ее жалко! Должно быть, ей нездоровится, она кашляет.

— Ничего страшного.

Девочка забралась на стул. Уселась и, сжав куклу в руках, замерла, глядя в одну точку.

— Видишь, Рамиро? Вот так и сидит часами напролет. Прижмет куклу и сидит тихо-тихо и смотрит, смотрит.

У Бланки при виде дочери сердце обливалось кровью.

— Надо будет сводить ее к доктору. Не пойму, но странно она себя ведет: никогда не засмеется, как другие дети. Исхудала совсем, вон личико как заострилось, а вчера всю ночь прокашляла.

— Я что-то не замечал.

— А вы, мужчины, все такие, вас пушкой не прошибешь. Вам на все наплевать, кривая, мол, всегда вывезет. А я ночи напролет думаю о нас, о девочке, о том, из чего приготовить завтра обед…

— Все дело в том, что девочка не дышит воздухом. Ты ее не водишь гулять.

— Вожу, как только выдается время. Побыл бы ты на моем месте. Все приготовь, все убери. Ты выскочишь на улицу, и вся недолга. А когда вернешься, подавай тебе обед, и комната чтобы прибрана была. Ты бы лучше позаботился о нас, нашел бы отдельную квартиру, светлую и просторную, не такой хлев, как эта. Вот бы чем лучше занялся, а не этой дурацкой политикой, о которой только и болтаешь с такими, как ты, на своих собраниях. Все твердите, что не те порядки в Испании были, вот, мол, вы и сражались. Так поменяй эти порядки раз и навсегда. А нам, женщинам, такая жизнь, какую мы ведем, совсем не правится. Бросьте разглагольствовать о политике да постройте нам хорошее жилье, да сделайте так, чтобы не было дороговизны.

Бланка распалилась. Последние слова она выкрикнула громко и пронзительно. Это сильно задело Рамиро. Настроение его вконец испортилось. Ему сразу вспомнилось, что они часто спорили еще в бытность женихом и невестой. Бланка всегда так ставила вопрос, что обсуждать с ней что-либо не было никакой возможности.