За годом год - [68]

Роса с Энрике побрели по набережной вдоль реки. Мансанарес походил на серебристую ленту. У парапета целовалась парочка. Легкий ветерок качал ветви деревьев, росших на берегу. Тихо шелестела листва.

— Ты о чем задумался?

— Ни о чем.

— Всегда о чем-нибудь да думаешь.

— Ну, конечно.

— О чем же?

— Никак не могу избавиться от страха, когда ты начинаешь говорить о политике.

— A-а, ничего не будет.

— Если что случится, Энрике, то знай, я все мужественно перенесу.

Они остановились под арками моста. Голос Энрике дрогнул, как река на перекате:

— Роса!

— Я люблю тебя, — ответила девушка. — С первой же встречи полюбила.

День стоял ясно-голубой, отвесные лучи солнца раскаляли мостовые предместья. Прохожие спешили по улице Гарсиа Морато. Набитые людьми трамваи, нещадно скрежеща колесами, оставляли далеко позади группы мужчин и женщин, мельтешащих и ползущих, как муравьи, в направлении Рио Росас.

Хоакин с Антоном шагали молча, машинально поглядывая на мелькавших мимо прохожих. Впереди них шло несколько мужчин.

— С тридцать шестого ни разу не голосовал, — сказал один из них громко.

— А что надо написать? Я так толком и не знаю, — спросил другой.

— Надо написать «да» или «нет».

— «Да» или «нет» чему?

— «Да» — значит, ты за то, чтобы Испания стала монархией.

— Ничего не понимаю. С прежним правительством?

— Именно.

— А если я напишу «нет»?

— Ну, тогда не будет монархии и все останется по-прежнему.

— Опять ничего не понимаю.

— Ну, это очень просто.

— Наверное, только для тебя. Если я проголосую «нет», останется прежнее правительство?

— Конечно.

Перед зданием Горной академии толпились избиратели. Несколько гвардейцев прогуливались по улице. Люди, прислонясь спиной к решетке академии, грелись в лучах ласкового солнца.

Многие делились друг с другом своими заботами и треволнениями. Другие — они еще не успели заполнить бюллетени — просили разъяснить, как это делается.

— Послушайте! Голосовать за королевство, это для того, чтобы вернулся дон Хуан, тот, что живет в Португалии, сын Альфонса Тринадцатого?

Некоторые выводили на своих бюллетенях огромные «ДА». Те, кто написал в своих листках «нет», складывали их вдвое и прятали в карман. Они выспрашивали у проголосовавших, не проверяют ли члены комиссии бюллетени, прежде чем их опускают в урну.

— У меня не смотрели.

Антон, не вынимая рук из карманов, поглядывал вдоль улицы. За перекрестком виднелись поля, тянувшиеся вдоль канала Изабеллы II.

— Ну, а что пишет твой отец о Барселоне?

— Что ему писать? Говорит, что город очень большой, много фабрик и заводов и что Барселона хороша, если много барыша.

— Ну, так всюду, и в Барселоне, и в Мадриде, и в других городах мира.

— Изучает каталанский язык.

— Это неплохо. А они там не учат испанский? Никак не могу понять, почему некоторых бесит, что каталонцы говорят на своем языке. Они всосали его, как говорится, с молоком матери. Люди начинают негодовать, когда им что-то запрещают. А каталонцам не позволяют писать на своем родном языке даже вывески на магазинах.

— Вот там он и живет. Для меня он словно не существует.

К ним подошла очень полная женщина с хозяйственной сумкой в руке.

— Молодой человек, — обратилась она к Хоакину. — Правда, что тому, кто не проголосует, не станут платить жалованье на работе?

— Говорят, — ответил Хоакин.

— А вот муж утверждает, что все это мои выдумки.

— Да нет, ходят такие слухи.

— Ну и надувают же нашего брата. Вы никуда не уйдете? Тогда займите для меня с мужем место, мы сию минуточку придем. Я пока сбегаю в очередь за хлебом. Здесь очередь, там очередь, даже не представляю, что мы станем делать, когда исчезнут очереди. Наверняка случится, как с цыганской лошадью — только ее приучили не есть, она взяла да околела.

Женщина ушла. Антон вернулся к Хоакину.

— Ты все дружишь с Пепитой?

— Да.

— Вижу, ты здорово увлекся ею.

— В воскресенье выдалась хорошая погода, и мы отправились в Сомонтес пообедать. Ох и здорово было! Так и тянуло окунуться в Мансанаресе.

— Ну, совсем втюрился. Теперь тебя арканом не оттащишь, влип по уши.

— Пепита мне нравится.

— Так это у тебя серьезно?

— Да, друг, очень серьезно.

Мужчина, стоявший за пять-шесть человек от них, разговаривал с четой пожилых супругов. Старушка вовсю расписывала добрые старые времена.

— А вы помните, какой был голландский картофель? И чистить не надо было!.. А какой вкусный, рассыпчатый. В салат, бывало, положишь, сдобришь постным маслицем, посолишь, одно объедение. — Муж старушки согласно кивал головой.

— Да, сеньор, совсем иные времена были. Тогда молоко молоком было, а не какая-то там химия, как теперь. Теперь всякие порошки суют. Ума не приложу, к чему все это?

Старушка умолкла, должно быть размышляя над теми временами, когда молоко было молоком, а картофель картофелем из Голландии. Подняв голову, она спросила мужчину:

— А вы знаете, для чего мы голосуем? Что-то мне все эти штучки не по душе. По-моему, одни только неприятности могут приключиться. Ох, как мне нравился король. Однажды я видела его во дворце.

Мужчина улыбнулся.

— Может, мы, бедняки, не разбираемся в теперешних политиках. Должно быть, все из-за этого, — сказала старушка.