За далью непогоды - [9]

Никита Леонтьевич Басов, главный инженер управления строительства Анивской гидростанции, не спал в эту ночь. На завтра, двадцать третье сентября, намечалось перекрытие, и он, поздно вечером вернувшись домой с объектов, снова поднял расчеты.

Для начала перекрытия был выбран уровень наименьшего расхода воды в Аниве. Пик спада приходился на осеннюю межень, но заполярные реки капризны, как северная погода, и Басов, завышая расход воды на сто, двести, наконец, на триста кубометров в секунду, старался нащупать тот предел, при котором риск завтрашнего перекрытия Анивы мог оправдаться.

Если напор будет слишком велик, придется отложить перекрытие на год, за это время пробить в скалах большой отводной туннель, сбросить в него излишек воды и работать по стандартной, общепринятой схеме перекрытия…

Но это через год. И если это случится, тогда трудно сказать, на сколько лет отодвинется, если вообще не пропадет, интерес строителей к той принципиально новой идее сооружения плотин, которую предложил и отстаивал на Аниве Басов.

Перед возвращением домой Никита Леонтьевич еще раз завернул к Порогу.

Узкий луч автомобильной фары, прикрепленной к фермам моста и направленной на реку, освещал недалеко от берега желтую с синими делениями водомерную рейку. За несколько часов рейка заметно поднялась, и Басов, глядя на показавшиеся из воды деления, прикинул, что через полсуток сброс должен дойти до расчетного уровня. Как раз к намеченному на утро сроку.

«И все-таки, — думал Никита, тревожно потирая переносицу, — что же делать, что предпринять, если уровень окажется выше нормы?!»

Как зацепиться, хотя бы одним только камнем, в неровности дна, чтобы потом наваливать на него бетонные плиты и глыбы гранита, чтобы поднять перемычку над Анивой и сомкнуть берега?!

Он искал. Снова и снова пересчитывал сопротивление воды и не хотел, не желал сдаваться.

Всего на считанные сантиметры он поднимал горизонт, а сдержать напор было нечем. Максимум, что он мог сбросить в реку, — двадцатипятитонные глыбы гранита, бетона, но этого мало, если поток окажется вдруг сильнее. А на более тяжелые негабариты не было сейчас на стройке необходимой техники. Никита чувствовал, как неприятно лихорадит от мысли, что не он Аниву, а Анива сдерживает его. Они уперлись лоб в лоб, и если не силой, то хитростью следовало побороть ее, победить, но мозг, словно заарканенный одной идеей, не находил выхода. За работой позабылся сон, и, может быть, отвлекшись на минуту, Никита, как это часто бывает при боковом зрении, когда вскользь замечаешь даже тусклую звездочку, увидал бы и свою, да нет, — вот и уверенность его в том, что задурившую Аниву можно обуздать, переросла в самоуверенность, а к концу ночи обратилась в упрямство, и, как говорится, сто раз в руках подержал, что искал, а — не нашел.

…Через стену донеслись приглушенные мелодичные звуки.

Сидевший с опущенной на руки головой, Никита поднял от стола утомленное, вытянутое лицо, прислушался.

Настенные часы играли перед боем. Серебряные переливы колокольчиков, как позывные далекой радиостанции, показались ему тревожными, или тревожной была тишина, в которой упруго прошелестел воздух — точно невидимая стрела прошла совсем рядом.

Кончилась короткая пауза, и, будто в пустую, в комнату один за одним упали, эхом отражаясь от стен, тревожные удары.

Пробило пять…

Вот и настал день.

Басов выключил верхний свет, оставленный им по забывчивости, потому что работать он привык с маленькой настольной лампой-грибком, которая и сейчас горела. Железная тарелка отражателя сидела на ней косо и низко, свет неровным овалом падал на бумаги и на окно. Никита встал, с сожалением сознавая, что ночь, оказавшаяся короткой, не принесла решения и облегченья. Это лишний раз говорило о правильности его первоначальных расчетов, но в них не было свободы, так необходимой ему для маневра. Можно было вздыхать и сокрушаться по этому поводу, только Никита не любил бить себя кулаком в грудь — ни тогда, когда дело удавалось ему, ни тогда, когда пасовал. Все это в порядке вещей. Лишь резче становилась глубокая складка на переносице, и он время от времени потирал ее, становясь в такие минуты рассеянным.

Показалось, что из соседней комнаты позвали его. Жена?! Он повел плечами и посмотрел на закрытую дверь. Не спит она, что ли?! Нет, тихо все. Да и с чего бы? Разве сквозь сон? Не было у Елены такой привычки. А в последнее время они вообще старались не замечать друг друга, так что гордость не позволила бы Елене заговорить с ним первой… И Никита не спеша собрал исписанные за ночь листы, накинул пиджак и вышел на балкон посмотреть, погожий ли собирается день.

В зените одинокий месяц выставил тусклые, с прозеленью рога. Крупные звезды забивали его своим светом, и месяц как будто уходил ввысь, в сияющую звездною пылью даль, чтобы пропасть там в одночасье. Остроигольчатые лучи звезд пронзали пока еще безоблачную морозную рань, и Никита, кожей лица ощущая их холодное прикосновение, подумал, что в детстве звезды казались загадочнее… Только вот вспоминать о детстве почему-то всегда грустно. Не потому ли, что и из дальней дали остается береженая в душе путь-дорога в родительские края, а вот в само детство возврата нет…