За далью непогоды - [8]

. Так говорила вечная и неизменная в своем постоянстве история, которую в легендах, как великую священную тайну, передавали потомкам уста предков.

Ничто не уходит без следа. Мудрость гласит, что пепелище хранит пни, а старое жилье — заветную память. Что останется после самого Вантуляку — Касенду и Константина?!

Т а м г а́ — его клеймо, родовой знак?..

Вот она вырезана на ложе его винтовки, и точно такая на трубке, которой без малого столько лет, как и ему… Грозный натянут лук, стрела на тетиве.

Кто спустит тетиву?

Куда упадет стрела?..

Так скажи же, скажи, Вантуляку, чей путь охраняет твоя тамга удачи?!

Из века в век знали сородичи Вантуляку, что его тамга — знак удачи и верной победы в охоте. Но тогда отчего сомневается Вова Токко? Или это сам Вантуляку думает, что беспокойные мысли пришли к нему от молодого Токко?! Константин передаст ему свою тамгу, отдаст внуку свою удачу, ибо нет в роду нганасана более достойного такой чести. Но счастье или позор принесет спущенная с тетивы?! Однако стоящий у подножия Комогу-моу не видит, что там, за его вершиной…

Вантуляку поморщился: старый был — мудрый был, совсем старый стал — куда ум улетел?.. Охо-хо…

И люб, и непонятен Вова Токко старику, как самому Вантуляку в юности был непонятен дед. Но дед ведал тропу жизни и научил Касенду распознавать ее следы и в людях, и в горах, и в тундре. Теперь же наоборот все. А все от лёса советы… Сперва Вантуляку считал их, покоривших койка, равными богам. Но нет, он много раз бывал в Барахсане и видел, что они такие же, как нганасан, однако какой-то секрет — как талнах для него, как запрет — был, был, и Вантуляку везде и во всем искал его, принюхивался ко всему и прислушивался. Какая-то невидимая сила управляла людьми, и он почти физически ощущал ее присутствие, а лёса смеялись над стариком. Однажды Вантуляку попал на собрание, где обсуждался вопрос о новом варианте создания плотины. В технических тонкостях он не разбирался, другое занимало его: верным инстинктом охотника он почувствовал здесь приближение к разгадке. Отчужденный, словно невидимый зверю охотник в засаде, Вантуляку следил за повадками, за каждым движением, вскриком, смехом этих странных до беспечности лёса, похожих на токующих глухарей. И все увиденное натолкнуло его потом на удивительную мысль: однако, лёса советы, решил он, все как один!.. В этом их сила. Русские радовались, когда они вместе: если один сказал, и другой сказал, и третий сказал, если все сказали — это уже закон для всех. Они могли перерешить даже то, что решил сам главный лёса начальник… Подняли руки — и, главное, чтоб все вместе!.. Нет, Вантуляку не стал бы спорить, что жизнь нганасана стала от этого хуже. Как раз наоборот, он первый заплюет того, кто скажет такое. Но ему, мудрейшему из мудрейших, казалось, что в силе лёса советов есть одна слабость, а может быть, и беда, которую и он не знал, как предотвратить. То была опасность забвения и презрения заветов предков. Молодые — хоть и русские, хоть и нганасаны — не любят ходить в постромках. Но разве не одна упряжка связывает поколения?! Что-то незыблемое и вечное было поставлено под угрозу, и мало ли, что беда пока не случилась, а вдруг?! Почему тогда в тундру пришли только молодые лёса?! Где старики, их отцы и отцы их отцов?!

Но от тревожных дум старика мир не стал хуже. Новый порядок разливался, как море, по тундре, остановить его были бессильны даже всевластные койка, и люди радовались этому.

Так не вернее ли будет идти с лёса советы вместе, как хочет Вова Токко, зоркий сын сына его?

Сам Вантуляку, однако, видел уже электричество. В Барахсане. Много домов, много маленьких солнц. Зима не страшна, пурга не страшна, жить можно!.. И совсем не болят глаза, если сидеть и шить бакари…

И, еще не сказав своего слова, Константин Вантуляку знал, что отпустит внука… То, о чем он собирался говорить теперь, казалось Вантуляку самым трудным и важным, поэтому он отыскивал в памяти короткие и простые слова, чтобы легко и просто было им в сердце внука.

— Даю тебе мою тамгу, — сказал Вантуляку и протянул Токко свою трубку, на чубуке которой кривым ножом вырезан им когда-то тугой лук с натянутой тетивой. — Теперь тамга твоя и твоих сынов. Помни, однако, стрела приносит удачу… Но помни, однако, и то: щадит она правого и беззащитного. Не нарушай!..

Подумал немного и добавил:

— Народ нганасан не знал позора от этой стрелы.

— Клянусь тебе, деда, я буду делать только добрые и честные дела!.. А ты — на, возьми мою трубку!..

— Давай, однако, — согласился Вантуляку, довольный. — И пора, светает. Уже и ветки затосковали без нас.

Они затушили костер, и пока шли к реке, Константин Вантуляку решил, однако, что на первом привале, когда внук будет кипятить чай, он и на его трубке вырежет знак удачи. Ведь впереди у Вантуляку была если уж и не столь длинная жизнь, то долгая и трудная охота и дорога с возвращением к правнучке Начюпте.

II

Звездное тихое утро заиндевело над Барахсаном. На Севере, или в крае полуночи, осенние утра кажутся непривычно долгими. Время будто приостанавливает свой бег на границе дня и ночи, темень и свет сходятся при сиянии звезд, и часто именно в эту пору озаряют небосвод мягкие короткие сполохи, похожие на перекошенное в большой воде отражение далеких, может быть, не земных лучей. Когда сполохи отыграют, звезды уже поблекнут и просветлеют сумерки — зримыми станут очертания сизых сопок по горизонту, заблестит черная гладь озер, разбросанных черепками по тундре, откуда-то сверху ударит и заполощет над стылым простором ветер. Всколыхнутся тяжелые гривы трав, побитых в одну ночь сильным заморозком, и ветер спутает бурые космы. С печальным вскриком упадет с высоты на крыло чайка, и будет далеко видно, как мелькает между колками олень — словно последняя тень уходящей ночи…