За чертой - [7]

обещал он Городу и Миру:

холодильник, заткнувший за пояс полярный мороз,

транзистор, способный и мертвых поднять из могилы,

даже зубы вырывающий пылесос,

даже совесть моющее мыло,

перманентное чудо — в машине для стирки белья,

столовый сервиз из пластмассы версальней фарфоровых —

все для дела, уюта, забавы, жилья —

для каждого пола, для всякого норова.

И, в это богатство вещное

упав, тонуло, как в жирном иле,

все то вечное,

чем люди когда-то жили.

И хотя современное многим не нравилось

по сравнению с духовным прошлым —

каждый, как правило, предпочитал

оставаться пошлым…

Орфей

Вновь на пороге Рождество.

С востока холод неустанный.

Опять на грех и торжество

покрыли площадь балаганы.

Ты видел ярмарку не раз,

в нелюбопытстве русской лени

идешь, не подымая глаз,

средь всех соблазнов и прельщений.

И, мимоходом заглянув

на Колесо Судьбы шальное,

уже готовишься нырнуть

в свое привычно бытовое.

…Но вдруг антракт на шумной площади:

нарочно или невзначай,

прервали кукольные лошади

галоп манежный в детский рай.

И с видом праведных Привратник,

хоть в доску пьян,

хозяин силится к рукам прибрать

забунтовавший балаган…

А ты, с надеждой неизлеченной,

глядишь, лелея торжество,

что, может быть, все искалечено

и не поправят ничего,

что все они тоску таят,

ее весельем прикрывая,

что на изнанке бытия

написана судьба иная,

что нарастает ураган,

что жертву мести беспощадной

какой-то дикий Великан

уже высматривает жадно.

Он ищет слуг и палачей,

и взгляд его разит и сушит…

И тщетно в пестрый мир вещей

хотят пустые скрыться души —

их ночь проходит — поздно, поздно!

В небе звездном

на лунном циферблате час

приблизил срок исчезновенья

для нежити… На этот раз

им нет спасенья….

И видишь ты, дух затая,

как балаганную тревогу

стремительно несет к порогу

совсем иного бытия.

И шепчешь про себя — «добро»!

и осенен тоской безликой,

нисходишь в душное метро,

как бы Орфей за Эвридикой.

Конец

Под вальс кружится карусель,

стрелки с небрежностью натужной

никак не попадают в цель,

в которую попасть им нужно.

Перед ленивой детворой

злой клоун шутит небогато,

и стынут черной пустотой

глаза у дамы бородатой.

А там, где побойчей фонарь,

встречает всех улыбкой влажной

Рахиль, а, может быть, Агарь,

вступившая на путь продажный.

И кажется — все решено,

все выточено, как стальное —

и внукам правнуков дано

все то же счастье площадное.

Икая звонко в дискантах,

низами подвывая чинно,

уже в бесчисленных веках,

как инвалид на костылях,

пойдет, хромая, вальс старинный.

И тот же будет ржавый звук,

что где-то в глубине органа,

средь романтических потуг

порой проходит зло и странно.

И — даже — вдруг не смолкнет он,

но, победив аккордеон,

крепчая, заревет трубой

финальной

над этой бывшей ложью бальной,

над этой правдой площадной —

его архангельский сигнал

не остановит карнавал.

И будут выстрелы стучать

все в той же вялой перестрелке,

и клоун будет подвигать

часов рисованные стрелки,

и девушка не закричит,

не зарыдает,

и лев из клетки зарычит,

но никого не испугает.

И лишь пирожник прям и прост —

и нос, как нос, и средний рост —

в середке прянишных сердец

усердно выведет: КОНЕЦ.

Явление

1

«Было четыре белых коня,

а теперь сорок четыре лошадиных сил,

но вы узнаете меня?»

Улыбкой толпу Он спросил…

И неудержимо

в новый свергаясь век,

город огромней Рима

сыплет из окон бумажный снег

и ревет громче бури,

громче пушечного салюта:

«Ave caesar!

Morituri te salutant!»

2

Эмигранты живут на чемоданах,

заседают в Кремле коммунисты,

загорелся, как факел смолистый,

облитый напалмом вьетнамский солдат…

…А в Париже — толпа в ресторане.

Чтоб тоску бытия превозмочь,

пьют и едят,

вифлеемскую празднуя ночь.

И ничье не встревожит сознанье,

что в поселке почти без названья

в избенке негожей

на грязной рогоже

иной зачинается Век:

сосет кулачонки сжатые,

пучит глаза голубоватые

Новый Сын Божий

предсказанный Сверхчеловек.

3

«Посмотри! Посмотри!»

И, взглянув за рукой сумасшедшего,

сиделка упала в обморок.

Она видела:

вихря зари с неба сшедшего,

взрыв невиданный мир обволок,

и, пронзая раскаленные туманы,

средь клубами взметнувшихся туч

сходил Безымянный,

как луч.

А под ним распадалось,

тлело,

трескалось и разрывалось.

…И над сиделки бесчувственным телом,

подавляя ненужную жалость,

с жестом античного поэта

сказал сумасшедший:

«Конец света!».

Призраки

День задохнулся, как повешенный,

стихает гуд автомобилевый,

и в этот час все судьбы смешаны,

все вновь живет, чем прежде жили вы.

Ну что ж, мечта! Давай, наваливай!

Поменьше барахла серийного!

Хочу быть веткой попугаевой

у Козерога малярийного,

или горой пустого острова,

где клады многие закладены,

и у желтеющего остова

угадываешь зубы гадины,

или корветом под тайфунами,

чтобы — найдя затон атоловый,

гавайскими утешен струнами,

менять любовь на медь и олово,

иль где-нибудь у точки полюса,

под шкурами оледенелыми

плетеной лыжей шаркать по лесу

и в горностаев метить стрелами,

или параболой ракетовой

стремглав свалившись в бездну лунную,

увидеть сны не мира этого,

услышать музыку бесструнную!

О, романтические призраки!

Для вас иной взадох торопится,

сигая щукой из реки,

в амбаре слов на ритм охотиться,

чтобы стихами-клоунадами

пленять любителей копеечных,

и, разливаясь канареечно,

еще при жизни пахнуть ладаном…

Период

Как старый облезлый чиж,

махнувший лапкой на волю давно,