За чертой - [19]

А когда-то все валили сплеча:

«Мы свой, мы новый мир построим!»

…И построилась статуя Ильича

над миллионов вечным покоем.

Чугунного идола чугунная рука

чугунным указывает жестом

на организованный по-американски завод…

Социалистической была мука,

но стало горьким сдобное тесто,

вместо Вселенского, вышел всего лишь Великий Народ…

Мы ушли от резни и бойни,

играем в свободу, политику и культуру,

у нас ладные ботинки и зубные щетки,

пьем вино, а не политуру —

в Европе много удобней и спокойней

все-таки…

Но тоска, что дикая кошка,

за каждым углом, ожидая, застыла…

Вот я гляжу в окошко

и все, что я вижу, — ничто мне не мило.

Ни к чему я здесь не привыкаю,

окружающих не понимаю,

не утоляют мне жажду их воды,

я задыхаюсь от их свободы,

их справедливости я презираю,

я здесь умираю!

Мать моя дикая,

жалкая и великая,

как мир — огромная,

Скифия темная!

Все равно — коммунист ли, татарин,

Змей Горыныч или Тугарин —

все равно, кто тебя имеет:

не одолеет!

Дойдут до конца и твои мытарства

и создашь — не как те, не как эти —

свое Справедливое Царство

на праведном свете!

Пусть не сбылась твоя первая дума о чуде —

ты будешь счастливой, ты все перебудешь,

ты будешь!..

«Грани», № 43, 1959 г.

Версаль

Над Версалем зеленеет небо —

осень…

Как всегда —

я здесь прошедшим пьян…

Как всегда —

скучая на откосе,

мраморная Геба

свой фиал с амброзией подносит

жвачным толпам праздничных мещан.

О, Европа!

Нежная царевна,

что ломала бровки мукой гневной,

покоряясь дерзкому Быку,

а потом божественным наследьем —

в пляске муз и в боевой крови —

показала всем земным соседям,

что достойна Зевсовой любви…

А теперь

— дебелотелая,

сытая, умелая

(и всегда с клиентом начеку),

седину замазав рыжим цветом,

в лаковых копытцах ковыляя,

в парке предков празднично гуляешь,

соблазняешь перецвелым бабьим летом

и трещишь сорокой на суку…

И на фоне садов раззолоченных

средь единственных, как Джиоконда, куртин —

оскорбительнее пощечины

господин,

манекен с несложным механизмом,

с бутербродным радикал-социализмом

твой супруг —

свободный гражданин!

Для него ль в тысячелетьях жили

гордые, как из огня литые, —

возводили на зеленом Ниле

царские громады пирамид,

уносили чуда золотые

из заклятой рощи Гесперид,

тесным строем в мире шли герои,

Одиссей, отплыв от пепла Трои,

всех морей глухую мерил синь,

пел Гомер, рассказывал Виргилий,

Фидий в мрамор обращал богинь,

сказочно мерещилась Эллада

снам гиперборейского номада,

и щитом спартанским Фермопилы

пред Царя Царей несметной силой

запирал бесстрашный Леонид,

Цезарь ждал зарю кровавых Ид,

и в снегу, медвежьей силе рад.

бородатый скиф сажал на вилы

славой избалованных солдат?..

…Над Версалем вечереет —

осень…

В аллеях —

листья шуршат, как ушедших шаги…

И кажется, что на откосе

веером веет…

Не украшай бытия и не лги!

Это ветер вздымает и носит

бумагу от бутербродов —

мирное знамя свободных народов…

И трудно поверить, что есть еще в мире герои,

ныряющие в косматое море, чтоб помочь

потерпевшим крушение,

что летчики задевают горы и разбивают

аппараты на глетчерах,

чтоб спасти альпиниста без сил,

и что даже в сиянии этого вечера

где-то уже прозябают, как зерна

в подземном покое,

участники небывалого приключения

на планетах, которых еще телескоп не открыл…

Трудно поверить!

Что дым в бесконечность,

вечер осенний уходит прочь…

И вот уже падает ночь

пустая, как вечность.

где ни в одном окне свет не горит.

в паркете квадрат ни один не скрипит,

даже не бродит бесплотный дух,

не шебаршит и голодная мышь —

мир нем —

мир глух —

мертвая тишь.

Вечная память всем!..

…Но, как жестокое, кровью налитое око,

смотрит с Востока

Звезда Рока…

«Грани» № 44, 1959

Гроза

Скупые воды льются сонно

под раскаленные пески

и пахнет плотью утомленной

от разметавшейся реки.

По берегам, в дыму и зное,

фаллические тополя

вонзает небо грозовое

в нетерпеливые поля,

и напряженную, как тело

в предэкстатическом плену,

колышет полдень онемелый

обманчивую тишину…

И в этот час — глухой и странный —

по увядающим лугам

она крестьянкой безымянной

одна приходит к берегам.

Из-за кустов, раскрыв колени,

для настоятельной нужды,

глядит с усталым вожделеньем

на зелень сонную воды.

Потом расталкивает позы

и раздеваясь над рекой,

сотрет нечаянные росы

подолом юбки холщевой…

И торопливо подымая

к плечам — с рубашкой — наготу,

в воде — как в небе — отражает

Астарты черную звезду.

Все тот же мир обыкновенный

и день томительный не нов,

но облака киприйской пеной

текут у низких берегов.

И в белизне предельно голый

от загорелых ног и рук,

ее мужицкий круп тяжелый,

как солнце, озаряет луг!

И не понять — она ль, иная ль —

по раскаленному песку,

как полдень огненный, нагая,

сошла в счастливую реку.

По опрокинутой лазури

на камыши и на песок

летят блистающие бури

из-под ее проворных ног.

Как будто в радужной зарнице,

на колеснице золотой

мифологические птицы

ее проносят над рекой.

В тоску немотную природы

как бы нисходит с высоты

и лижут жаждущие воды

плоть сокровенной наготы.

Растенья дышат учащенно,

едва коснется их она

и на земли сырое лоно

выбрасывают семена.

Срывают птицы писк и пенье

в томленьи падая на луг,

и камни в муках вожделенья

зовут неведомых подруг.

И кажется — она причиной,

что — покрывая небеса —

спиной косматой над равниной

приподымается гроза,

что где-то там, в степях лазури —