За черным соболем - [36]

Пора была возвращаться в зимовье. Авдеев полагал, что медведь может возвратиться, попасться нам навстречу и советовал держаться настороже.

Подавленные и молчаливые возвращались мы к избушке. Еот и ключ, в устье которого стоит зимовье. Скоро должен показаться дымок, свечкой поднимающийся в такую погоду над лесом. Впереди, среди ельника, что-то мелькнуло. Собаки забеспокоились.

«Может быть, это Софронов отыскивает оленей?» - мелькнуло у меня, но Авдеев поспешно сбросил с плеча карабин. Раздумывать и спрашивать было некогда, я последовал его примеру. Между деревьями мелькал какой-то огромный черный зверь. Он шел к нам, был высок на ногах и не походил на медведя. Уж очень велик! Вот он вышел на открытое место, и мы увидели перед собой громадного шатуна. Прильнув к карабину, Авдеев выбрал удобное место для выстрела, я тоже не спускал мушки с черной туши зверя, который, будто по воздуху, легко и беззвучно, приближался к нам по пушистому снегу.

Стрелять на ходу было рискованно, подпускать шатуна ближе тоже было неразумно. Авдеев слегка свистнул. Зверь мгновенно остановился, встал на задние лапы и застыл, как изваяние. Теперь он мне казался великаном, и ствол винтовки, направленный в его косматую грудь,- тонким, как тростинка.

Где-то в глубине души тоскливо заныло и засосало. Мне сделалось жутковато, может быть потому, что в глазах еще стояла недавняя картина расправы зверя над человеком.

Звуки наших выстрелов слились в один. Черный зверь опрокинулся и завертелся на месте, вздымая облако снежной пыли. Затем он поднялся, шатаясь отошел в сторону и обняв толстую ель лапами, прислонился к ней, словно боясь упасть.

Желая побыстрее покончить с шатуном, я послал в него еще одну пулю. Произошло неожиданное: после выстрела зверь с быстротой дворовой собаки с громким ревом бросился на нас. Откуда только у него взялись силы! Я оцепенел от неожиданности и даже забыл, что у меня в руках винтовка.

Авдеев тоже медлил, не стрелял. Старый промысловик не растерялся, подпустил медведя почти вплотную и удачным выстрелом свалил его наповал.

Пуля угодила в широкий лоб, и зверь лежал без движения, ничем не реагируя на собак, подскочивших к нему и теребивших его за ноги. Не сводя винтовки с головы зверя, мы постояли немного и только потом приблизились к нему вплотную.

- А может быть, это не тот зверь, а другой? - спросил я Авдеева, все еще не доверяя, что мы могли свалить именно шатуна-убийцу.

- Посмотрим,- сказал Авдеев и, достав нож, стал молча вспарывать тощее брюхо черного великана. Через несколько минут он подал мне кусочек алюминиевого котелка, не переварившийся в желудке. Сомнений не было.

О том, чтобы использовать мясо убитого медведя-людоеда, не могло быть и речи, к тому же зверь был настолько тощим, что шкура буквально приросла к костям.

Я измерил тушу. Длина зверя - 267 сантиметров, высота в холке-135, обхват шеи - 100 сантиметров, длина когтей - 12 сантиметров. Шкура была покрыта редким длинным волосом черного цвета. Толщина кожи достигала одного сантиметра.

Отделив голову и одну переднюю лапу с когтями, похожими на крючья, я положил их в рюкзак, чтобы затем в избушке выварить их и очистить кости от мускулов и сухожилий. Громадный череп я хотел подарить зоологическому музею, а когти оставить себе на память.

Софронов слышал наши выстрелы и уже беспокоился, не случилось ли с нами несчастья?

Мы рассказали ему обо всем. Оставаться далее в избушке со столь печальной славой было тяжело, и мы решили продолжить поиски других промысловиков.

- Ай-яй-яй! Сердитый хозяин тайги был,- говорил Софронов, помогая мне очищать череп медведя.- Хорошо, что убили, а то мог еще какого охотника задавить, оленей всех покушать!

ПЕРВЫЙ СОБОЛЬ

С утра Софронов побежал за оленями, а мы пока собрали свое снаряжение и уложили в сумки. Вскоре олени были пригнаны, обрубки, привешенные на шею, не позволяли им далеко уйти. Надо сказать, что Софронов, несмотря на свои годы, был очень легкий на ногу. Ему не составляло труда идти в гору, он не замечал разницы между подъемом и спуском, ни разу я не видел у него и следа одышки. Что же касается чащи, через которую мы с Авдеевым с трудом пробирались, что называется ломились через нее, так он там нырял под валежины, юркий и по-юношески гибкий, и угнаться за ним было нелегко. К тому же он не носил тяжелой и неуклюжей теплой одежды. Летом и осенью на нем был легкий пиджачок, а зимой оленья короткая куртка, на мой взгляд совсем холодная.

Живя всю жизнь на севере, Софронов не был избалован теплом, как я, южанин по рождению; постоянные ночевки под открытым небом сделали его нечувствительным к переменам температуры, и он не знал простудных заболеваний. Была бы только еда, а тогда, он всегда бывал деятелен, энергичен, горяч в работе и не терпел медлительности и долгой раскачки.

Мы быстро вынесли вьюки, перекинули их на спины оленям, затянули сыромятными ремнями и, подперев колом дверь зимовья, тронулись в путь.

Промысловик, живший до нас в этом зимовье, не мог охотиться в одиночку, где-нибудь поблизости должны были быть его односельчане, может быть члены одной охоничьей бригады. Где-то наш путь, наверняка, выйдет на их следы.