Южный Крест - [27]

Неожиданно Анжела громко рассмеялась:

— Интересно, что бы ответили на это русские правозащитники — лауреаты премий. Есть такие новые в России иконы. Вот потеха! Им теперь надо не в России — на Западе объединяться и русских защищать!

— А в России не поверят… — заметила Света.

— Западная демократия существует для всех, — сказал Вадим, — но на деле у нее одно качество для своих, а другое для чужих — двойной стандарт!

Шустер скривился. Многие отвернулись.

Вадим вышел в сад, где курила Лена.

— Где Динка? — спросил он.

— Спит. Я наверху ее уложила.

Вадим порылся в кармане.

— Вот ключи: разложи сиденье в машине, я принесу ее сейчас.

— Ты что, домой собрался?

— Конечно.

— Вот так всегда!.. — протянула Лена разочарованным голосом. — В кои-то веки из дома вырвались, и вот — конец празднику!

— Что же тебе интересно здесь? — печально спросил он.

— Да все! Отличная компания. Ученые, художница, торговый атташе — тебе мало?! Ты всегда недоволен! Лучше вернуться в Россию, зажить с мамочкой в лесу и рассматривать чужую мазню на своих стенах? — сказала Лена с негодованием.

— Все. Я устал. Хочу остаться один. Один!

— Ах, один! — вскинулась Лена, ища ссоры. — Ты серьезно?

В глазах ее ходили волны, появилась какая-то глубокая решимость, отчего она вся подобралась и осунулась.

— Конечно нет. Надо… подумать. Побыть одному.

— А я серьезно! Мне все надоело, все, все!

— Что происходит?! Ты мучаешься и меня мучаешь! — неистово закричал Вадим и, вскочив с земли, сделал попытку обнять жену, но она вырвалась и отвернулась. — Лена, я хочу видеть твои глаза: когда же мы поймем друг друга?! В России мы измучились вместе ужасно!.. — вырвалось у него.

Рывком оглянувшись, Лена с минуту исступленно вглядывалась в лицо мужа, как будто в недоумении.

— Ты, оказывается, измучился со мной!

— Слушай! — Вадим оробел, увидев ее лицо, но стараясь говорить успокаивающим тоном, сказал: — Мы здесь больше двух лет и что же? Сначала тебе понравилась страна, все было увлекательно. Я видел что ты повеселела, оттаяла, и наши отношения наладились, ведь правда? А последний год мы опять живем, как чужие.

— Опять спать! — вскричала она, рассмеявшись неестественно и немного истерично. — Ты вообще, кроме постели, ни о чем думать не в состоянии!

— Да побойся Бога! — воскликнул Вадим. — Это никогда для меня не было главным! Но я чувствую, я знаю, ты не любишь меня!

— Да ничего подобного! У меня была тошнота… — заметалась она, — этот транспорт, ты помнишь… я дико уставала!

Он напряженно ждал, а она замолчала, потом подняла сведенное судорогой лицо и вдруг словно выплюнула:

— Если есть что-нибудь в этом мире, что я ненавижу, так это грязные сучьи игры! Не выношу, когда ты лезешь ко мне с этим! И никогда, слышишь, идиот, не смей задавать этого вопроса! — завопила она вне себя от бешенства и ринулась к дому, но не добежала, а, передумав, бросилась к машине, села в нее и, крикнув Вадиму: "Я — домой! Сам доберешься!", — прижала стартер и вылетела со двора.

Вадим подошел к открытой двери на веранду, взглянул на осыпанный стеклянными брызгами праздничный стол и нарядных людей, но вовнутрь не вошел, а оглянулся вокруг.

Дом по самую глубину трубы опустился в густой мрак, населенной ночной, тайной и пугающей жизнью. Чернота перевалила в распахнутые окна. Мохнатые ночные тени, задрожав веками, приоткрыли серые глаза и осторожно прислушались.

Стол, такой нарядный недавно, погас, осунулся, скорбя о разорении, незаметно растеряв невозмутимо-плотскую, пышную красоту. Эти вазы, фрукты, цветы! Золото и бордо, хрустальное позвякивание в праздничной, в вечной жажде! Тонкая, нарастающая печаль… Ах, эти вазы, фрукты, цветы… и только усталость и сомнение… Нет, нет, еще не все пропало! Мы здесь, мы пируем, наша плоть жива и рвется вверх. В этом мощь: наверное Богу все равно, чего больше в нас — физического или духовного.

Но цветы увяли, стол высосан, как белая кость, стеклянная ваза неудержимо возвращается в песок, а от сочных фруктов осталась горстка сухих косточек — крошечных зерен неизменно и неудержимо наступающих новых пиров…

Но день погиб, навечно, навсегда погиб. Лодочкой, качаясь, он взмывает в небеса, скользит, плывет по бусинам минут, как фарфоровая безделка, но быстро и страшно покрываясь узором распада, чернотой заливая борта. Умер рассвет и умер закат, умер свет! — невозможный, неудержимый, летучий, как страсть, как случайные надежды, как могучий и жаркий крик последней секунды перед мраком, последний невыносимый зов — как вся жизнь что, лопаясь, звенит в этом проклятом крике! Сейчас, сейчас упадет Тьма!

Когда же мой черед? Нет — не пора. Только усталость и сомнение… И ничего больше. Нет места под этим небом все равно.

Глава 6

Когда мы с Леной ехали сюда, жизнь сулила перемены.

Нашей прежней жизни мы отдали весь свой душевный запас. В ворохе неисполнимых надежд растворились наши усилия и наше терпение. Разочарование осталось нам от прошлой жизни. Мы все хотели перемен.

Это и было как раз то, что мы нашли с Леной в новой стране. Здесь все оказалось совершенно непохожим на то, к чему мы привыкли и от чего так устали. Самые элементарные, но необходимые вещи, как оказалось, могли решаться безо всяких усилий, не утяжеляя жизнь и не угнетая дух. Они заняли подобающее им место — теперь мы попросту забыли о них.