Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку - [29]

— Пиши-пиши. Но не забывай, где живешь.

— В Риге.

— Забываешь. В советской Риге. А это не одно и тоже.

Я пожал плечами, не понимая, какое отношение к Михаилу Осиповичу, отцу классика советской кинематографии, может иметь изменение политической окраски родного города.

11

Вдохновение — не птица. На него силки не поставишь. Налетит — заметет, бросит в сквер, на зеленую скамейку, и успевай — пиши. Благо походный блокнотик всегда в боковом кармане пиджака.

«Путь к тебе», — вывел я на первой странице, думая о Ларисе.

Вот так на скамейке, в Стрелковом парке, напротив нашей типографии, правильнее сказать, дома Михаила Осиповича Эйзенштейна, и по соседству со Спортивным клубом армии, в боксерском зале которого прошла моя юность, написал я этот… рассказ — не рассказ, скорее, зарисовку с натуры.

Какая натура? Предположим, моя влюбленная душа.

А что? Нет души? Для кого-то и нет — естественный отбор! А для всех остальных — есть.

Правда, и она в руки не дается, как вдохновение. И в видоискатель ее не поймать. Однако щемит-щемит, не отпускает, пока не выложишься. А выложился — отпустит.

* * *

Помню: в стесненье чуть скошенный взгляд, кивок головы — вас можно?

«Белый танец».

Меня приглашают.

И мне представляется — весь зал следит за мной: отвечу я на приглашение, поднимусь ли со стула?

Я поднимаюсь, ощущая зыбкое недомогание в груди.

«Женское танго» — тихо и задумчиво. Грустная смутность щемит. Я — говорливый и хлесткий — в молчание замкнут. Молчание мне не по росту, тесно и жарко в нем.

Мне фразой цветистой и нерасхожей хочется щегольнуть. Она на языке, словно яблоко на терке.

— Луна… — вываливается отдельными крохами слов. — Представь, мы на Луне. Вокруг… как их?… селениты вокруг. А оркестр лунный вальс играет… А?

— Не вальс, а танго.

— Пусть танго, — соглашаюсь.

— Мы же… мы не мудреные селениты, а просто лунатики.

И мягкая, но в колючих искорках, улыбка затаилась в твоих зрачках. Их антрацитная глубина вобрала меня в зазеркальную тьму, как в колодец. И я потерялся. Будто сам в себе потерялся. Или… уже в тебе?

* * *

Помню: скамейка, одна из семейства «наших». Рядом, на гудроне, сдвоенность теней, высвеченных парковыми фонарями.

Теням легче намного. Без звука и всякого волнения — слились.

А нам?

Нам надо учиться у собственных теней.

Пальцы ощупью овладевают таинством.

Они, как тени, соприкасаются. Они, как тени, вместе.

Здравствуй, чужая ладонь! Здравствуй!

Здравствуй и ты, чужая жизнь! Здравствуй!

А звезда — одна из многих — скатилась вниз, как слеза. Но слеза — радости или печали?

— Кто-то умер, — сказала ты. — Есть такое поверье: падение звезды предрекает смерть.

Закатилась чужая звезда. Но на каждую смерть — по закону природы — приходится чье-то рожденье.

— Пусть сегодня родились мы, — говорю я, прощаясь.

* * *

И вновь две одинокие фигуры встретились посреди шахматного поля.

— Лариса!

Я поднял глаза и увидел свое отражение в глубине твоих зрачков. Я остался в тебе, увидел я.

И рефреном отдается.

Я не могу без тебя!..

Не могу без тебя!..

Без тебя!..

Я!..

12

— Сушите уши на осень, иначе не на что будет лапшу вешать, — сказал Филя-линотипист, когда я, сидя в «Птичнике», признался в спонтанном посещении ЗАГСа с вполне серьезными намерениями.

Я смущенно улыбнулся:

— Клинический случай, приспичило.

Он смущенно буркнул:

— Улыбка красит мертвеца, а тебе улыбаться нечего, — и добавил: — А где вы жить будете?

— Янки Купалы, 5, квартира 21.

— Брось! Я не о домашнем портмоне мозгу копчу.

— Аппартаменты, Филя!

— Пусть аппартаменты, какая разница?! Но помни: «после хупы целуй в дупэ». Так говорит мой папа на идише вполовину с русским и польским.

— Это куда целовать?

— В то самое, откуда все мы вышли подышать свежим воздухом. Но это после свадьбы. А до нее…

— У тебя опыт?

— У меня — понятия.

— Тогда выкладывай.

— До свадьбы нужно — что? Познать невесту. В этом… физиологическом качестве.

— Физическом, Филя.

— Не путай, и в физиологическом. А то женишься. И мучайся потом от разности потенциалов.

— Чего-чего?

— Ну, этого, — замялся линотипист, — о чем вслух не говорят, когда не стоит.

— Потенции?

— Именно. Молчать на эту тему нельзя! А ты? Приглашаешь девушку в ЗАГС, и даже ее не проверил. А вдруг она тебе — не пара. Разность потенциалов — великая штука! Из-за этого и разводы, когда говорят: «характером не сошлись».

— Что ты предлагаешь?

— Предлагаю — палатку, и культпоход на лоно природы.

— У тебя есть палатка?

— У меня есть идея. А также руки, ноги и все остальное, что требуется на лоне природы. А палатка… Есть и палатка. Но у твоей сотрудницы из «Латвийского моряка», у Светы Расолько.

— Откуда знаешь?

— Выяснил, когда она прибегала вычитывать свои гренки.

— Гранки, Филя.

— Гранки-баранки! А палатка — в одном экземпляре. Не позаимствуешь по дружбе — останешься без проверки потенциалов. А без проверки — в женитьбу, это как в омут. Вдруг у тебя нелады с этим самым… с потенциалом.

— О себе думай, Филя!

— У меня встает от дуновения женских духов! — ПростоФиля горделиво пояснил свою позицию на сексуальном фронте.

— Помолчи, а то к тебе уже прислушиваются.

— Руна Рига — говорит Рига! Работают все радиостанции столицы Латвии! — Филя — заводной парень 23-х холостяцких лет отроду — ринулся в заигрывание, приметив на скосе глаза за соседним столиком милашку-кругляшку.