Южная Аравия без султанов - [25]

Брат мэра выполняет секретарские обязанности и всюду следует за своим патроном с пакетом под мышкой, уже довольно замусоленным, в котором помещается вся городская канцелярия. Секретарь Али взрослее, ему пятнадцать лет и он вполне серьезен. Он тоже носит с собой папку с документами и может достать любую бумагу по первому требованию своего начальника. Это та идеальная ситуация, при которой бюрократизмом и не пахнет.

После нелегких интервью с мелкими торговцами, которые, на всякий случай, боясь новых налогов, решили скрыть истинные размеры своей торговли, мы направляемся к султанскому замку. Несколько человек из тех, кто сидит вместе с нами в машинах, брали его штурмом. Командовал ими Али. Ветеранам уже перевалило за двадцать.

Замок — самое высокое здание, стоящее к тому же выше остальных домов. Это тоже крепость, на крыше белые зубцы, но в отличие от похожих строений он украшен выложенным камнями орнаментом на стенах, и двери у него резные. Узкая лестница ведет с этажа на этаж, перекрытия сделаны из толстых кривых бревен, тяжело нависающих над лестницей. В полутемных покоях остались кое-какая нехитрая мебель и ковры.

Последний султан Дхалы был из небогатых и, как говорят, очень ленив: он целыми днями лежал на ковре и жевал кнат — местное растение, обладающее слабыми наркотическими свойствами. Если листья кната жевать долго, то голову посещают приятные мысли, человек начинает казаться себе сильным и смелым, что тоже весьма приятно. Поэтому султан жевал кнат.

Однажды осенью 1967 года перестрелка за толстыми стенами нарушила его размышления. В это время Али и его бойцы, которые до того несколько лет скрывались в горах, начали штурм замка. Атаковать крепость на горе было нелегко: султанские охранники, укрывшись за мешками с песком и за зубцами на крыше, хорошо видели наступавших. Султан знал, что замок неприступен, и поэтому вначале не очень беспокоился и по инерции продолжал жевать. Первый раз Али пришлось отступить. Второй приступ он подготовил лучше: часть повстанцев отвлекла огонь охраны на себя, а в это время другие незаметно подтащили «базуку» — безоткатное орудие — и ударили по замку. Гром встревожил султана и его гвардию: после нескольких выстрелов из «базуки» все обитатели крепости бежали, бросив ковры и полдюжины мешков кната. Драгоценности были эвакуированы заранее.

С тех пор в замке никто не живет, если не считать трех часовых, которые постоянно дежурят на этажах. Сняв ботинки и положив перед собою винтовки, они мирно устроились на полу: дремлют или пьют чай.

До вечера мы переходили и переезжали с места на место, садились в машины, снова высаживались и угомонились только с наступлением темноты.

Мы спокойно сидим на балконе гостиницы и никуда больше не торопимся. Дома-крепости исчезли, слившись — со скалами, а светящиеся бойницы кажутся пулевыми пробоинами в черном занавесе, за которым горит огонь. Али все с той же улыбкой рассказывает о делах в городе, что они делают, что собираются делать. Выясняется, что ему двадцать шесть лет.

— Почему у вас только молодые помощники?

— Среди взрослых почти нет грамотных, и политически они мало активны, — говорит Али.

Складываются новые отношения, и нужно время, чтобы люди к ним привыкли. Он и мэр назначены правительством, суд пока не оформился. Город невелик, район мало населен, нет промышленности, торговля развита слабо, поэтому канцелярское размножение в Дхале не началось. В том, как решаются городские дела, есть что-то от древнегреческих городов-государств.

Али прост, естествен, со своими помощниками разговаривает по-дружески, они с ним также. Поскольку многие из них совсем недавно были детьми, в их отношениях сохраняется элемент игры. Как видно, взрослые им не мешают, а тех, которые могли помешать, они прогнали три года назад. Но когда один из нас достает магнитофон и просит Али дать интервью, он, да и все вокруг, становятся иными. Улыбки исчезают, голос Али делается резким, слова высокопарными. Микрофон сковывает Али, лишает непосредственности, он перестает доверять своему уму, своей памяти. Интервью закончено, и Али снова иронически улыбается.

Ночью в горах начинает погромыхивать, окна вспыхивают сиреневым светом и, наконец, далекие намеки превращаются в близкий тяжелый ливень. Вода захлестывает за подоконник, торопится всюду проникнуть, оросить, испортить, намочить без цели.

Внизу в небольшой комнате перед огромным кальяном сидят на полу юноши, которые ездили с нами днем по городу. Они спорят, еле выслушивая друг друга, говорят громко и искренне. Али среди них. Он молча сосет мундштук, потом передает его соседу и уверенно перебивает говорящего; сначала говорит серьезно, затем начинает улыбаться, в комнате смеются и снова ожесточенно спорят, на этот раз с Али.

Утром улицы и ущелья Дхалы забиты туманом. Холодный, сумрачный, совсем не аравийский рассвет. Ежась, с тоской в сердце, мы умываемся на улице ледяной водой и идем пить крепкий чай с молоком. В Аравии говорят, что это национальный йеменский чай, в Непале его называют типично непальским, а в Афганистане — афганским, так что истину еще предстоит установить.