– И слушать не хочу! – отвечал запорожец. – Нет вам милости, негодные! Ну, что ж стали? подавайте кочан капусты!
– Помилуй! – завопил Кудимыч. – Зарок тебе даю, родимый, – век не стану колдовать.
– Полно, не будешь ли?
– Видит бог, не буду!
– И других не станешь учить?
– Не стану, батюшка!
– Ну, так и быть! пусть на свадьбе никто не горюет. Бог тебя простит, только вперед не за свое дело не берись и знай, хоть меня здесь и не будет, а если я проведаю, что ты опять ворожишь, то у тебя тот же час язык отымется.
В продолжение этой странной сцены удивление присутствующих дошло до высочайшей степени: они видели ужас Кудимыча, но никто не понимал настоящей его причины.
– Что это значит? – спросил, наконец, дьяк приказчика.
– Как что! разве не видишь, что дока на доку нашел.
– Вот что! Ну Фома Кондратьич! мудрен этот прохожий. Смотри-ка, смотри! Вон и холст несут.
Сенная девушка с радостным криком схватила холст, который внесли в избу.
– Слава тебе господи! – сказала она, осмотрев все куски. – Целехонек!.. Побегу к Власьевне и обрадую ее; а то мы не знали, как и доложить об этом боярину.
– Чего ж вы дожидаетесь? – спросил Кирша Кудимыча и Григорьевну. – Я вас простил, так убирайтесь вон! Чтоб и духу вашего здесь не пахло!
Пристыженный колдун, не отвечая ни слова, вышел вон из избы; но Григорьевна, наклонясь к Кирше, сказала вполголоса:
– Не погневайся, отец мой! я вижу, Кудимыч плохой знахарь: вот если б твоя милость взял меня на выучку…
– Молчи, старая дура! – закричал Кирша. – Пошла вон! а не то у меня опять полетишь с полатей, да только солому-то я велю прибрать.
Григорьевна, не смея продолжать разговора с грозным незнакомцем, отвесила низкий поклон всей компании и побрела вслед за Кудимычем.
– А позволь спросить твою милость, имени и отчества не знаю, – сказал приказчик запорожцу, – откуда изволишь идти и куда?
– Издалека, добрый человек; а иду туда, куда бог приведет.
– По всему видно, что ты путем пошатался на белом свете.
– Да, и так пошатался, что пора бы на покой.
– А что, господин честной, верно, ты за морем набрался такой премудрости?
– Бывал и за морем; всего натерпелся и у басурманов был в полону.
– Ой ли! Где же это? Чай, далеко отсюда?
– Далеконько… за Хвалынским морем.
– Что это, за Казанью, что ль?
– Нет, подалее: за Астраханью.
– Что, ваша милость, какова там земля? Неужли господь бог также благодать свою посылает и на этот поганый народ, как и на нас православных?
– Видно, что так. Знатная земля! всего довольно: и серебра, и золота, и самоцветных камней, и всякого съестного. Зимой только бог их обидел.
– Как так? Да неужели у них вовсе зимы нет?
– Ни снегу нейдет, ни вода не мерзнет.
– Ах, батюшки-светы! – вскричал приказчик, всплеснув руками. – Экая диковинка! Вовсе нет зимы! Подлинно божье наказанье! Да поделом им, басурманам!
– Эх, Фома Кондратьич! – шепнул дьяк приказчику. – Да разве не видишь, что он издевается над нами!
– Порасскажи-ка нам, добрый человек, – сказал один из гостей, – что там еще диковинного есть?
– Пожалуй, да вот если б здесь нашлась чарка-другая романеи, так веселей бы рассказывать.
– Для дорогого гостя как не найти, – сказал приказчик. – Эй, Марфа! вынь-ка там из поставца, с верхней полки, стклянку с романеею. Да смотри, – прибавил он потихоньку, – подай ту, что стоит направо: она уж почата.
Роменею подали; гости придвинулись поближе к запорожцу, который, выпив за здоровье молодых, принялся рассказывать всякую всячину: о басурманской вере персиян, об Араратской горе, о степях непроходимых, о золотом песке, о медовых реках, о слонах и верблюдах; мешал правду с небылицами и до того занял хозяина и гостей своими рассказами, что никто не заметил вошедшего слугу, который, переговоря с работницею Марфою, подошел к Кирше и, поклонясь ему ласково, объявил, что его требуют на боярский двор.
