Юрий Лотман в моей жизни - [97]
Во-вторых, я задыхаюсь от полного одиночества и полной связанности с Вилем, который не может здесь без меня шагу ступить. Т. е. может, но не хочет. У меня совсем нет здесь воли, свободы дышать. Это необходимо менять. В-третьих, я трудно привыкаю к разным разностям канадской жизни: так называемым судам с хозяином квартиры, оказавшимся жутким разбойником, нерешенным проблемам быта. Хочется покоя, защищенности, а их нет. Юрочка, ты пишешь, что, при всем ужасе, жизнь ближе к сути. Что есть ее суть? – вот вопрос. Стыдно признаваться, но я на эту еду смотреть не могу, ничего, ничего из возможного есть не хочу. Смешно думать, что когда-то я страдала от невозможности похудеть. Вот теперь худею без всяких стараний с моей стороны. <…> Я бы и писала тебе чаще, но жизнь складывается из бытовых мелочей и трудно меняющегося печального настроения. Так о чем же писать? Вот собрала тебе посылку, надеясь, что она придет к 28 февраля. А теперь ясно, что корабль придет в Питер не раньше 27, а значит, и к тебе она попадет позже. Да и что в посылке-то? Так, всякая чепуха. Только хотелось хоть чем-то напомнить о себе – несколько дней тебя покормить. Боже, Боже, как давно я тебя не кормила, как давно ты не кормил меня, не рисовал на салфетках рыб и «набитых дур»[485]. Боже, Боже, «как грустна наша жизнь» – кажется, так у Булгакова…
Идет весна. Как и у вас, холодные утренники, а днем ярко светит солнце и пахнет, пахнет весной. Однако позавчера вдруг насыпало горы такого пушистого снега, что его до сих пор все еще не убрали. Двигается мой английский, к сожалению, не благодаря занятиям, которые никуда не годятся здесь, а от чтения английских книг и… моей наглости: я не боюсь говорить, хотя делаю, вероятно, сотни ошибок. Как тебе ни покажется смешным, на плаву меня держат занятия чисто физические – физкультура и плавание. Не знаю, что бы я была без них. <…> Полученное гражданство дает возможность хоть каких-то поездок. Оставив мысль об Италии (Маринина заветная), меня утешают возможностью поездки на океан, на северо-восток Квебека. Не знаю. Это зависит от Марины и ее обстоятельств. Пока она занята многочисленными проектами, но работы как таковой нет, а есть случайные крохотные заработки. И слабая надежда поехать в Питер, увидеть Юру, тебя. Выйдет ли… Вот если бы ты приехал сюда, как я тебя зову уже в четвертом письме, так пусть бы к черту летели и все поездки, и все другие планы.
Федька провалил физику, противный. Ничего не попишешь: он сам распоряжается своей судьбой. Это не даст ему возможности поступать в Ун-т в следующем учебном году[486]. Придется нормально кончать колледж, то есть учиться в нем еще год. Ему исполняется завтра 18 лет, и он совершенно недоступен для наших советов, что, кажется, нормально, при том еще, что он сам себя содержит. Марина не бывает свободна ни минуты, горюет, что на полках стоят нечитанные книги, что пишет какие-то дурацкие статьи, ничего не делая серьезно. Такова здесь жизнь. Теперь я начинаю понимать, почему канадцы с радостью сидят в ресторанах вечерами, почему проводят выходные в полной праздности. Очень устают здесь, очень много работают. Двухнедельные отпуска кажутся им вечностью. Федька раз в году позволяет себе поехать на один-два дня в горы на лыжах. Это дорого. Но какое это событие для него! <…>
Будь здоров, мой дорогой. Целую тебя.
Твоя Фрина
5. II/92
Около 3–9 февраля 1992 года [487]
Друг мой!
Посылаю тебе дурацкую газетку с моей дурацкой новогодней статьей, которую из меня силой вытянула дура-корреспондентка. Потом она, даже не почистив стиля устной речи, быстро оттиснула. Кстати, фотография старая (сужу по галстуку – я его давно уже не ношу) – теперь я, по сравнению с этой стареющей обезьяной, – обезьяна уже совсем старая. Да и пора: через три недели 70 (! Боже мой, сам не верю!) лет.
Живем мы странно: утром зайдешь в магазин – цена такаято, зайдешь на обратном пути, т<ак> к<ак> пока туда шел – торопился и не купил, – уже в пять раз дороже или же просто пустые полки. Однако не пугайся – ничего похожего на голод у людей среднего заработка нет, только хлопотно. А если запасены дрова и картошка, как у меня, то и хлопот нет.
Погода у нас гнилая – то дождь, то снег. Но туманы очень красивые какой-то болезненной красотой. Приезжающие из Америки туристы говорят, что у нас интересно. Вероятно, так, если вспомнить какого-то поэта-диссидента 60-х гг.:
Пришла из школы внучка Саша (Мишина) – десятый класс, всех у них 12. Длинноногая, выше меня, на Кавказе уже давно бы сватали. Пришла веселая – оценок нет, у всех учительниц грипп. Так что у всех свои маленькие радости, все как у людей.
Ну, я разболтался, нужно уходить.
Обнимаю тебя, приветы Марине и твоим мужчинам.
Ю. Лотман
3. III.92.
Начало февраля 1992 года
Дорогой мой друг!
Пишу тебе сегодня трудное для меня письмо. Новый адрес на обороте конверта означает не только переезд на новую квартиру, но и мою новую жизнь – уже в одиночестве. Мы, вернее я, решила расстаться с Вилем. Пусть не звучит это так страшно для тебя. Несколько раз за большую и грустную нашу жизнь вместе я пыталась расстаться с ним.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.