Юрий Лотман в моей жизни - [40]

* * *

Скучает ли он по Ленинграду? Ю. ответил, что они «поссорились», что город для него как что-то бесконечно дорогое и больное, о чем не разрешаешь себе думать (71 г.).

* * *

Мы вчера говорили о смерти. Он в этот раз, как всегда с улыбкой: «А знаешь, не хочется подыхать. Я понял, что могу кое-что сделать еще и знаю что» (2 июня 71 г.).

* * *

О моих дневниках: «Ну зачем ты это пишешь? Не нужно». Говорю ему: «Я Марине хочу оставить. Ей тоже твои слова нужны». Юра в ответ: «Мы с тобой дышим одним воздухом, и никто не знает меня так, как ты, это – правда. Но только, ради бога, не перебарщивай. Не надо панегириков, у меня столько недостатков. Я обыкновенный человек». А я: «Ты же знаешь, когда ты уезжаешь, у меня свет гаснет. А так я перечитаю твои слова и утешусь». А Юра: «Ну ладно, только не пиши обо мне, как об апостоле» (1972 г.).

* * *

«Мне бы еще лет 10 прожить! Очень разбрасываюсь. Надо сесть в Москве и серьезно подумать, чем заниматься в ближайшие два года. Я на каком-то переломе, на пороге большой работы» (июнь 72 г.).

* * *

«Если я умру, думай, что я умер от счастья любить тебя. Привык душою к тебе» (1973 г.).

* * *

Рассказ об отце, который был очень верным мужем, но любил одну даму – детского врача их семьи. Долго не виделись. Отец умер в блокаду 43-го. И в час его смерти – а это был страшный, непроходимый, блокадный город, и жили они на углу Герцена и Мойки, а женщина эта на Загородном проспекте – женщина интуитивно почувствовала и пришла к отцу, через весь город, чтобы проститься (74 г.).

* * *

До войны Ю. был в семинаре М.К. Азадовского, а когда вернулся, еще в гимнастерке, М.К. его обнял. Стоявший рядом Пропп сказал: «Это, кажется, брат Лидии Лотман?» А потом поправился и добавил: «Нет, он сам Лотман». Юра слова Проппа помнит с гордостью (1 февраля 1975).

* * *

«Хорошо работается. Все видно, как через увеличительное стекло». Задумана «сквозная» книжка о русской культуре, работа лет на восемь. «Не публиковать при жизни, а то скажут: умер, и все уже отдал» (июнь 75 г.).

* * *

На войне его называли «маленький ишачок», потому что не мог бегать, а взвалить на себя и нести мог сколько угодно много. Рассказывал, как его ночью 43 года «в плен брали» и как чуть не поставили к стенке за кражу пистолета. Поразительно сколько всяких подробностей о людях, местах, настроении он помнит (75 г.).

* * *

«Не бойся слов! Вот я умру, а ты должна жить, и грустить не надо» (1975 г.).

* * *

Ю. прочитал воспоминания Нат. Ильиной о Чуковском. Сказал, что там все правильно, но она рисует его со взгляда очень мелкого человека, а о Чуковском так нельзя. Сам он встречался с Чуковским. Тот не одобрял его структуральных писаний, а нравилось Чуковскому очень, как пишет Зара Минц (язык ее работ) (76 г.).

* * *

С большим принуждением, нехотя говорил о том, что живет не так, как надо, что не хватает смелости. Никто не чувствует, как он нерешителен. Только он сам знает. Свою эту несмелость постоянно скрывает. Но несмел во всем стиле жизни, в поступках (июль 76 г.).

* * *

Опять был разговор о грустном. Оказывается, вот каким образом значит: «тебе сообщат». Он собирается составить список тех, кого надо оповестить в случае его неожиданной смерти. «На похороны не успеешь, а так приедь, поплачь, станет легче, а потом не грусти…» Сегодня сказал, что так не хотел бы лежать на кладбище, а вот где-нибудь над обрывом… а я спросила – куда же будут дети приходить? Он ответил, что вот он не ходит, и они не будут. Веселый сюжет… (24 августа 77 года).

«Не беспокойся, когда буду умирать – позову, что же: тогда и карты на стол…» (77 г.).

(Приписка рукой Ф.С. от 6.1.97 – «не позвал…»)

* * *

Юрочка, расставаясь, все просил меня не болеть, а когда я сказала, что теперь не болею после его отъездов, – бросил: «Болеть и скучать!» (30 марта 77 г.).

* * *

«Мы, как приговоренный к повешению, не верящий, что казнь состоится, и думающий о том, что ему ботинки жмут, – так и мы: не верим, что завтра не увидимся, что разлука на несколько месяцев, а ведь надо бы трезво все обсудить. Не можем. Мы никогда этого не делаем» (2 февраля 1977 г.).

* * *

Ю. считал, что у него много недостатков: одним никогда не страдал – завистью. Это чувство ему совершенно чуждо. Думает, что судьба много ему отпустила, и неизвестно, за что. И что он всегда помнит об этом (сентябрь 77 г.).

* * *

Он в метро уступил даме место, а она ему: «Сиди, дед!» (23 апреля 77 г.)

* * *

«Меня только Кэрри[135] понимает, а больше никто. Она на меня не лает, какой бы злой я ни был. Глядит и глазами спрашивает: “Ну что, устал? Даже погулять со мной не можешь, да?”» (77 г.).

* * *

Сказал мне однажды, что Кэрри в старости молила его глазами: «Сделай, чтобы я была молодой», а он ей глазами же отвечал: «А меня кто сделает молодым?» (77 г.).

* * *

«Ах, как я устал и никак не могу отдохнуть» (апрель 77 г.).

* * *

Поразительна в Юре эта отзывчивость на всякое горе-беду. Однажды, мы только успели поздороваться – в один из этих августовских дней – и сразу же он: «Мне так жалко твоего Андрея[136], я думал о нем». Это по поводу кожной болезни Андрея (11 сентября 77 года).