Юрий Лотман в моей жизни - [35]

Мелкие, но о многом говорящие симптомы только подтверждали мою тревогу: Юра совершенно перестал выносить поезд[124] и все больше страдал от холода. Наши прогулки по Москве мучили его: он беспрестанно мерз. Единственным нашим приютом стал Дом литераторов, где Юра мог побыть в тепле. Там было всегда шумно, накурено, много знакомых, но другого места нам не было. Мои редкие записи в дневнике этого времени полны горечи. Но я радовалась, конечно, что Юра, которого советская власть десятилетиями не пускала за границу, наконец смог увидеть мир. В начале 1987 года он был в Осло, потом поехал на Кубу. Видались мы коротко, на людях. В мае 1987 года вся его кафедра отправилась в Финляндию. Летели через Москву. Он приехал в Москву раньше, специально, чтобы проститься с Мариной, навсегда покидавшей Россию. Подарил ей свой фотографический портрет с автографом.

Осенью того же года в Венгрии на конгрессе по просвещению Ю.М. руководил секцией. Задумал там большую работу по созданию международного словаря эмблематики XVIII века. Шутил, что и мне там найдется работа. (Я к этому времени ушла на пенсию, ухаживала за мужем.)

Вместе с тем он стал осторожно уговаривать меня уехать к дочери, которая жила теперь с детьми в Канаде. Уехать навсегда. Говорил, что одна я в России погибну. Теперь-то я понимаю, что руководило им и что значило «одна»: он чувствовал, что подходит к последней черте, что истекает отпущенный ему на земле срок. 27 января 1988 года мы отмечали наше двадцатилетие, и Юра специально приехал в Москву. За долгие годы, кажется, в первый раз он не был в Ленинграде в День снятия блокады и в день рождения сестры Виктории Михайловны. Я изо всех сил старалась быть прежней, и Юра тоже. Мы ведь оба понимали, что не виноваты, что не чувства ушли, а жизнь лишила нас сил, наша двойная жизнь, болезни близких. Мы тянули сколько могли – и вот исчерпали свои силы.

Празднуя свою годовщину, мы сидели в кафе в ЦДЛ, Юра заказал бутылку шампанского и, как всегда при наших подсчетах, шутил: «…кто отмечает двадцать лет, а кто – сорок». Опять и опять твердил мне, что мы друг другу нужны, где бы ни жили. В апреле 1988 года я уехала в первый раз в гости к Марине в Канаду.

25

В феврале Юра с Зарой поехали в Мюнхен, воспользовавшись премией Гумбольдта. Они должны были там прожить десять месяцев. Главная цель, как я уже говорила выше, была операция Зары[125]. Я писала ему в Москву до востребования. Мои письма из Москвы почему-то пропадали, что причиняло Юре тоску и беспокойство. Последнее письмо от Юры пришло, датированное 9 мая 1989 года, а потом – ни строчки!

И тут вдруг – как снег на голову! От племянницы Наташи узнаю, что Ю.М. перенес операцию. Госпитализировали с инсультом, а обнаружен рак! Удалена почка, но теперь поправляется! Значит, давно мучившие его «почечные колики» оказались раковой опухолью, не диагностированной в России…

Осенью 1989 года мы с мужем снова должны были ехать в Канаду. Туда мне пришли от Юры два таких больных письма! Он писал, что возвращается к жизни, что интеллект не пострадал, что «верный друг Зара спасла его»[126]. Как только мы вернулись в Москву (в ноябре), я звонила в Ленинград, но узнать детали не удалось. Подробности, и особенно прогноз, я узнала от жены А. Осповата Лины. Она обещала передать Ю.М., что я звонила.

Мне ли не знать, что делает инсульт с человеком! Юру задело не очень сильно, гораздо опаснее был прогноз с метастазами. Вероятно, немецкие врачи спасли ему жизнь, продлив ее еще на четыре года.

Вернулись Юра и Зара назад в Москву 30 ноября и завтра же должны были ехать в Тарту. Юра позвонил мне вечером по приезде. Голос был слаб, непривычен, не его голос. Я чувствовала, что он совершенно не свободен. Позже это объяснилось: Зара не отпускала его от себя ни на минуту – в результате инсульта он потерял боковое зрение, и она, естественно, боялась за него, особенно в Москве.

Верный себе, Ю.М. не уступил ни инсульту, ни раку и продолжал работать. Еще до болезни он задумал провести в Тарту конференцию, посвященную 200-летию Французской революции, и осуществил задуманное. Не только сделал свой доклад, но еще и провел прения по докладам коллег. Планировал также турне по Европе с чтением лекций.

Иногда звонил мне в Москву. Если попадал на моего мужа, спокойно разговаривал с ним. Мне передавал приветы от Зары, просил прислать ей какое-то лекарство. Звонила и я. Если Юры не было дома или он не мог подойти, я разговаривала с Зарой, которая охотно и подробно рассказывала мне, как Юра себя чувствует.

19 февраля 1990 года я впервые увидела Юру на экране телевизора. Прошел год с тех пор, как мы виделись в последний раз, и, боже мой, как он переменился! Как осунулось его лицо, как весь он похудел и постарел! Я глядела не него и тихо плакала: увидеть его на экране – тоже свидание!

Время было переломное. Еще год, и строй, погубивший миллионы жизней, рухнет; СССР развалится, уйдет в небытие. Ю.М. слышал «гул времени», предчувствовал катаклизмы, назревающие внутри общества. Непримиримость, ненависть, православный национализм, монархизм, антисемитизм (стоит вспомнить общество «Память») – все то, что долго сдерживалось диктаторским режимом, теперь беспрепятственно выплескивалось наружу, определяя тон жизни и стиль общения людей.