Юрий II Всеволодович - [20]

— Если будешь задумываться, если будешь вызывать в душе намерение как-то обойтись без убийства, лучше и на рать не ходить. Иначе и сам сгинешь, и товарищей своих обречешь. — Мстислав раскачивался в седле, говорил негромко, словно бы для себя одного.

— Знаю. Только, отец… — Даниил редко так обращался к тестю, лишь в случаях особенных. Мстислав знал это, потому сразу же обернулся к зятю с настороженностью. — Только, говорю, отец, если снова встретим послов…

— Я уж решил, и князю киевскому сказал: на нарочных, хоть бы это и были злобные татары, меча не поднимать.

— А он?

— Как мы с тобой. Заедино. — Правду ли говорил Мстислав, хотел ли просто успокоить встревожившегося зятя, не понять было. Но зачем-то добавил: — Не будем одним сердцем думать — татары ли, какие ли другие пришлые враги порубят нам головы, как капустные кочаны.

— Погоди-ка, отец… Что это за погост мы миновали? Уж не Татанец ли?

— Он самый. Осталась за спиной Киевская земля, вышли на половецкое поле.

Даниил оглянулся, попытался по лицам дружинников понять: заметили они, что уже простились с родной землей? Но нет, все по-прежнему сидят в седлах глубоко, по-прежнему спокойны и беззаботны. Да и то: со дня, когда Тмутаракань была еще не половецкой, а входила в Черниговское княжество, русские хорошо изучили здешние места. И сейчас шли не вслепую, не наугад, вовремя огибая заполненные вешней снеговой водой овраги и речушки, курганы и соленые озера. Отлогие овраги сменялись не-глубокими долинами, которые переходили в ровную неоглядную степь.

После девятого днепровского порога, возле острова Хортича соединились с половецкими отрядами и дальше пошли вместе. На семнадцатый день похода достигли Олешья и начали разбивать на правом берегу Днепра стан.

Еще не закипела в котлах вода для ухи и каши, как дозорные подняли тревогу, завидев за рекой столбы пыли. Прикинули на взгляд — конный отряд из двух или трех десятков всадников. Сила невеликая, но поостеречься надо. Быстро и слаженно исполчились, как для битвы.

Отряд остановился на левом, низком берегу, по взнятым вверх на древках красно-рыжим конским хвостам хан Бастый определил, что это татарские воины:

— Бунчуки это из крашеных конских хвостов. У них они вместо боевых стягов.

Три вражеских всадника спешились и повели своих коней к воде, неся в руках чем-то наполненные большие кожаные мешки.

— Чего это они тащат?

— Бурдюки.

— С вином нешто?

— Ага, доставай ковшик.

— С ковшиком погодим, а толковина подай сюда, сейчас он нам пригодится.

Татары между тем завели лошадей в реку, привязали к их хвостам не тонущие в воде бурдюки и поплыли к противоположному берегу, держа в руках поводья. Лошади приученно плыли рядом, лишь отфыркивались, когда набегавшая волна захлестывала им головы.

— А что это они, глянь-ка, коням уши вовсе ничем не завязывают?

— Такие, знать, мастаки этого дела.

— Какими бы ни были мастаками, а лошади-то все одинаковы. Зальет вода коню в уши — и нет коня!

— А може, чем заткнули?

— Чай, мы бы увидали.

— А в мешках у них одежда и обувка, уж я-то знаю, — похвалился хан Бастый.

— Ловко!

— Из бараньей шкуры нешто?

— Из козьей. Если надо перевозить что-то тяжелое, из конской шкуры делают: снимают ее так же вот дудкой и завязывают с двух концов.

Татары переплыли уж полреки, но не учли того, что у правого, крутого берега возникает суводь, течение идет в обратную сторону. Татары с испугу либо от неожиданности стали разворачиваться, одна из лошадей вдруг завалилась на бок, стало видно ее темно-рыжее брюхо. Татары заволновались, стали кричать что-то на своем языке. Течение вынесло всех саженей на пятьдесят ниже по течению, две лошади выбрались на песчаную отмель, вздрагивали всей кожей, стряхивая воду, фыркали. Третья лежала на боку, отчаянно взбрыкивала ногами, но не могла подняться. А татары вроде бы и не собирались помогать ей, даже и не глядели на нее.

— Приведите толковина! — велел Мстислав Удатный, добавил строго: — Руку на них не поднимать, это ведь опять такие же нарочные.

— А ты глянь-ка за реку. Все татары свои луки в нашу сторону напружили, только тронь ихних людей!

— Гудите, а лошадь-то рыжая поднялась сама, видно, сумела оклематься.

— Значит, у них другие лошади, не такие, как у нас. Нипочем ихним лошадям вода в ухе.

Один из переправившихся остался с лошадьми и бурдюками, а двое, неторопливо переодевшись в сухие чапаны, пошли по отмели к русскому стану.

— Салям! — сказал один из них, остановившись около князя киевского.

— Салям! — ответил им Мстислав Романович. — Может, и еще что-нибудь скажете?

— Сказать нам есть что. Мы предлагали вам мир, а вы послушались лживых кипчаков. Вы перебили наших послов и хотите битвы. Так?

— Та-ак… — несколько оторопев, подтвердил Мстислав Киевский.

— Хотите битвы? Да будет! Мы вам не сделали зла, не трогали вас. Бог один для всех народов, он нас рассудит.

Послы преспокойно вернулись по своим следам, которые оставили на песчаном приплеске, к ждавшему их товарищу. Так же спокойно, безбоязненно и деловито начали переправу на левый берег.

Половцы провожали их взглядами, озадаченные и обескураженные.

— Они худые ратники, плоше берендеев! — решил Даниил Волынский.