Юность в кандалах - [95]

Во время уборки козлы любили издеваться над арестантами. Одних заставляли вытирать руками пыль, других сажали в начале коридора барака и те должны были по команде, гусиным шагом, бежать в другой конец коридора, собирая руками катушки грязи и пыли с пола. Последнего, кто бежал медленнее всех, избивали активисты. Потом они выливали на пол несколько вёдер воды и так же, с одного конца в другой, зеки должны были гнать воду уже тряпками наперегонки, жопой кверху. Так что мне ещё сильно повезло, потому что эти издевательства меня миновали, хоть руки теперь и мёрзнут от малейшего холода.

Впрочем, не всё время отряд держали на улице, как в малом карантине. Иногда, особенно после обеда, нас на час загоняли в КВР, где разрешали сидеть на рядах деревянных стульев. Так было всего несколько раз, но это время считалось самым спокойным. Минус был в том, что с мороза, да и после обеда, начинало клонить в сон. А если это заметят активисты, то мало того, что тебя изобьют, ещё и весь отряд выгонят на улицу. Один раз я так чуть не подвёл остальных, даже не заметил, как вырубился сидя. Но меня толкнул сосед, и зашипел: «Ты чего, сейчас всех на улицу из-за тебя погонят!» — и я кое-как раскрыл глаза. Такая же ситуация творилась и на ежедневных лекциях в клубе, и нередко многие из нас огребали потом в отряде, за то, что козлам показалось, что мы прикрыли глаза.

Из-за того, что у меня загнили руки, меня стали ежедневно водить в санчасть. Туда сопровождали отрядные бугры, в основном Ручихин. Мы подходили к двери локалки, он нажимал на кнопку, козлы с поста СДП открывали дверь. Выйдя на плац, подходили к посту, и бугор показывал козлу, выписанный на нас пропуск. Пропуск нужно было показывать у каждого поста, мимо которого мы проходили, а они стояли по всему периметру колонии. В каждой козлодёрке сидело где-то по два члена СДП. Вход на территорию санчасти так же был огорожен локалкой, на территории которой находилось одноэтажное здание. Внутри за зарешечённым окном сидела медсестра. Чуть дальше был проход в палаты для больных. Мазали руки зелёнкой. Я объяснил лепиле, что фукорцин помог бы намного быстрее, но его у них не было.

Один раз, стоя во дворе санчасти и ожидая бугра, который задержался внутри с кем-то переговорить, я увидел Крыссу, который вышел покурить.

— О, привет! — поздоровался он со мной.

Я стрельнул у него сигарету. Выяснилось, что он, как и хотел, съехал на санчасть и всё это время там так и лежал. А до свободы ему оставалась неделя. Скользкий был тип, хитрый.

День на третий, Ручихин повёл меня в штаб, откатать отпечатки пальцев. Зайдя внутрь, мы прошли в какой-то кабинет, где был сотрудник. Руки у меня уже сильно гнили, и когда мне начали вымазывать их в чернилах, было дико больно, я не мог никак нормально приложить пальцы к бумаге. Наблюдая процесс, и Ручихин, и сотрудник, разъярились и начали меня избивать, насильно прикладывая пальцы к бумаге. Затем, прийдя в отряд, бугор пожаловался остальным активистам, и меня отвели в каптёрку, где избили.

Маршировать нормально я так и не хотел, за что постоянно выхватывал. От лагерного марша болели колени, почки. И при первой же возможности, я старался филонить. Козлов это достало, и день на четвёртый, вечером после ужина всех построили в локалке, а меня вывели перед строем.

— Вот эта вот псина, — из барака вышел Семён, держа в руках черенок от лопаты, — не хочет нормально маршировать. Придётся его наказать прилюдно, чтобы каждый из вас видел, что будет с теми, кто будет филонить!

Бугры схватили меня, чтобы не мог вырваться, а Семён подошёл сзади и с размаху ударил меня черенком по жопе. Задницу ожгло резкой болью, ноги подкосились, но бугры меня удержали.

— Это не всё! — сказал Семён. — В наказание, ты получишь десять ударов черенком!

Отряд стоял и неподвижно смотрел на меня. Ещё удар. И ещё. Бил Семён со всей силы, не жалея ни меня, ни черенок. От местных, я слышал, что на СИЗО-1 в Саратове, любят бить так же киянкой, что человек потом обсирается в штаны. Хорошо, что накануне ночью, я ходил в туалет.

Семён всё бил и бил. Я уже потерял счёт ударам, а ноги меня не держали. Снова удар и раздался хруст. Черенок сломался!

— Ладно, хватит с тебя, несите его в спалку! — Семён выбросил на землю остаток черенка и пошёл в отряд. Кто-то из арестантов по команде бугра побежал убирать обломки, а меня потащили в отряд, где положили на шконку до отбоя. Сидеть нормально на заднице я не мог ещё долго.

Время от времени в карантин приходили активисты с других отрядов. Нас выстраивали во дворе, и они выбирали арестантов на «выявление». В малом карантине во время опроса спрашивали про таланты, хобби, профессию. Все данные записывали. И исходя из этого, уже было известно, кого отправлять на выявление в промзону, кого в клуб, кого на ширпотреб и художку. У меня никакого профессионального образования не было, рисовал я любительски и козлам это не озвучивал, школу к тому времени бросил, имея за спиной лишь девять классов образования. Поэтому меня, вместе с другими, кого не выбрали на выявление, оставляли в отряде. Считалось, что выявленцам повезло. С утра их забирали на выявление, возвращались в карантин они только к вечеру. Их, конечно, били, но доставалось им в любом случае меньше, чем нам. Говорили, что нам ещё фартануло, что не так давно отменили «распорку». На распорку водили таких, как мы, без профильного образования, разнорабочими на промзону. При этом, чаще всего они там не работали, а постоянно мыли цех и подвергались избиениям. Явки выбивали тоже в основном там, это сейчас процесс перенесли в отряд.