Юность в кандалах - [93]

Нас завели внутрь барака и провели в комнату отдыха на обыск. На входе значилась аббревиатура «КВР» — комната воспитательной работы. Сидоры с вещами активисты унесли в каптёрку. Во время обыска, раздеваясь, обосрались сразу двое — Солдат и ещё один из арестантов.

— Вы что, сука, животные! — рявкнули местные козлы и повели их в умывальню отмывать дерьмо.

Цвет местных краснопузых не сильно отличался от малого карантина, людское в них так же отсутствовало. Запомнились мне Андрей Рахманкин, высокий крепкий парень, года на три старше меня, родом с Магадана и носящий соответствующее погоняло; председатель СДП отряда по погонялу Семён, ростом, который был тоже не ниже меня, и бугор по фамилии Ручихин. Эти лютовали больше всех. Остальные, а их было немало, особо не запомнились.

Правила содержания в большом карантине, мало чем отличались от малого. Били ненамного меньше. Но только если в малом карантине нас было около пятнадцати человек, то здесь был полный отряд, чуть меньше сотни арестантов. Но и активистов было больше. Передвижения всё так же совершались бегом, но здесь можно было, хоть и через избиения, хотя бы отпроситься в туалет поссать, а ночью свободно сходить и «по-большому». А этого очень ждали многие из нас, неделю не ходившие в туалет. Кто смог сдержаться, конечно.

После шмона и размещения матрасов на спальных местах, нас выгнали во двор к остальному отряду. Публика была совершенно разношёрстная, помимо прибывшего с нами этапа, не попавшего в малый карантин, здесь были и другие зеки, некоторые находились в шестом отряде уже более года. У одного из зеков была рука в гипсе, сказали, что ему сломали руку местные козлы. В курилке получилось немного поговорить, хотя разговаривать на какие-либо темы было опасно, я уже понял, что в этом лагере «сука на суке и сукой погоняет» — везде стукачи.

Скоро во двор вышел Гия с ВИЧевым парнем, который так же приехал с нами этапом. Их обоих «убивали» по приезду в лагерь, и сейчас они ждали отправки в ШИЗО. Гии до свободы оставался всего месяц. Позитив, который обычно сопутствовал ему, исчез, он кивнул мне и угостил сигаретой, обмолвившись, пока никто не заметил, что Фил вскрылся в первую ночь. Ни ВИЧевой, которому и так нечего было терять, ни Гия, которому оставался месяц до свободы, вместе с отрядом не передвигались, в столовую не ходили, лишь сидели избитые целыми днями в КВР с разрешения активистов и особо не высовывались. Но буквально через день-два, после моего подъёма в шестой отряд, их перевели в ШИЗО.

В шестом отряде нас так же большую часть времени держали на улице. Кого-то гоняли на уборку в барак, кого-то отправляли убирать плац, а кто-то оставался стоять смирно в локалке. В первый же день я впал в немилость к активистам.

По пути в столовую меня, из-за роста, опять поставили в первые ряды строя, а маршировал я по-прежнему плохо, несмотря на то, что в малом карантине меня постоянно за это жёстко и долго били. И здесь я снова сбился с темпа. Подлетев ко мне сбоку, Магадан исподтишка рубанул мне кулаком в челюсть, отчего я сразу упал на плац. Кое-как меня подняли, нокдаун как минимум, челюсть сильно болела и больно было шевелить ей.

Пищевщик, в отличии от малого карантина, здесь пользовался тем, что был в одной лодке с козлами. Сам же он ничего не представлял из себя, был низкорослый и худой. Часто, когда весь отряд стоял в локалке, он прохаживался вдоль строя и орал: «Вы все говно!». Особое внимание он так же обращал на меня, а когда я ему огрызался в ответ, бежал стучать активистам, за что меня дополнительно избивали.

За неделю пребывания в ИК-13, я понял, что это голодная зона, несмотря на то, что считалась образцово-показательной по всей области. Кормили тут в основном одной капустой, вперемешку с редкими шмотками сала с местного огорода, где был свинарник. Изредка давали плохо проваренные каши, которыми, даже если съешь весь бачок с баландой, не наешься.

Во время пребывания в большом карантине, я понял, как сильно хочу есть. Несмотря на то, что я и так питался плохо последние полгода, катавшись по этапам, и привык обходиться одной буханкой хлеба в день, здесь я чувствовал такой голод, который сводил с ума. Стоя в строю на проверке, которая длилась в среднем час, я мечтал о том, что как освобожусь, выйду и сразу куплю тортик «Прага». По ночам мне снилась еда. Один из снов я помню до сих пор. Мне приснились деревянные нары на саратовском ПФРСИ, на третьем ярусе которых стояли коробки с лапшой «Роллтон». И я карабкался вверх на эти нары, открывал лапшу, ел её всухомятку, и во сне она была нереально вкусной. Через несколько дней пребывания в большом карантине, мало осознавая, что делаю, с голода съел тюбик казённой пасты. От голода страдал не я один, многие из арестантов выглядели как узники Освенцима на военных фото в последний год войны — скелеты, обтянутые кожей.

Пить хотелось не меньше, в сортир отпускали редко, ходить нормально туда получалось с утра по подъёму, вместе со всем отрядом, а попить из-под крана просто не дали бы. Губы все потрескались от нехватки влаги, в горле постоянно было сухо. Того количества жидкости, которую я получал в столовой, кардинально не хватало.