Юность в кандалах - [89]

Я начал делать долбаную заправку, но у меня никак не выходило, за что меня начали избивать уже двое.

— Бегом в сортир, умывать е*ла, на всё про всё минута времени! Срать кто сядет, вы*бу в жопу! После этого строиться во двор, быстро!

Бросив заправленную кое-как шконку, я побежал в умывальню. Там уже пытались поссать некоторые из зеков, другие умывались. Зубы чистить не было времени, поэтому быстро ополаскивали холодной водой лица, на скорую руку вытирались казёнными полотенцами и бежали одевать коцы и телогрейки.

— Во двор, стадо! Не задерживаемся! — козлы пинками выгоняли нас на улицу.

— Строимся! — Валера схватил черенок от лопаты и гонял нас по двору избивая им всех, кто подвернётся под руку.

Когда мы построились, из динамиков по зоне раздалась музыка и началась зарядка. Только вместо зарядки нас заставляли приседать с выпрыгиваниями и хлопками. «Как ОМОН,» — комментировал Валера. Кто плохо приседал, того избивали.

Когда зарядка закончилась, и музыка стихла, во двор с плаца зашёл Дёмин. Лицо у него было недовольное, видимо, его вызывали куда-то с утра.

— Слушайте меня сюда, — сказал он нам. — Сегодня ночью, в большом карантине, вскрылся осужденный. Скорее всего, он уже п*дор. Предупреждаю вас сразу — если хоть один п*дарас вздумает вскрыть себе вены, сам лично обоссу, а потом забью черенок в жопу. Бросим голого в наручниках в умывальне и нассым на е*ло. Гарантирую вам.

Закончив свою речь, он удалился. Меня мучал вопрос, Фил ли это или нет. Что сейчас с ним? Бугры в это время начали пробивать каждому из нас по очереди «в душу» — бить кулаком в район солнечного сплетения. Иногда били «лося» — такой же удар, только ногой в грудь, в единоборствах известный как фронт-кик. Особенно усердствовал Валера. Нанеся мне несколько ударов, он ухмыльнулся.

— А этот хорошо удар держит, — сказал он, кивнув второму бугру на меня. — Этот и Солдат.

Погоняло Солдат в первый день пребывания в карантине получил один из моих соэтапников. Я помнил его с 33-ей ПФРСИ. Это был невысокий, коренастый парень, с набитыми дельфинами на плече. Татуировка была с воли, в тюрьме дельфины имели не очень хорошее значение, но за вольные тату спроса нет. Приехал он то ли с Можайского, то ли с Егорьевского централа. Своё погоняло получил за службу в армии. В карантине он сразу начал выслуживаться перед активистами, ведя себя как в армейке. Я сразу подумал, что вот он, возможно, как раз будущий козёл.

После завтрака и марша по плацу с сопровождавшимися избиениями, нам разрешили перекурить, после чего начали распределять всех на уборку. Дежурным поставили Саратовского; Солдата, п*дора и ещё пару человек отправили мыть полы в карантине, а мне с остальными выдали снегоуборочные лопаты, лом для колки льда и отправили убирать плац от снега.

Это была бесполезная работа, так как снег всё падал и падал, но козлам было плевать, поэтому проторчали мы на плацу до обеда. Сопровождал нас Лёха, он хоть и бил кого-то время от времени, но с ним, в отличии от Валеры, можно было хоть немного передохнуть от п*здюлей. Валера, как выяснилось, был моим ровесником, тоже поднялся с малолетки и срок у него был около семи лет. Но на вид ему было более двадцати, и он был крупного телосложения, регулярно занимаясь спортом во дворе карантина.

На улице стоял лютый холод, был февраль, а этап наш приехал в февральские морозы. А в Поволжье, недалеко от самой Волги, где находилась колония, морозы ощущались в два раза сильнее, чем в той же Москве. Перчаток у нас не было, и работать пришлось без них. Мне выдали лом и сказали долбить лёд. Вскоре руки окоченели и их пронзила нестерпимая боль. Я сказал об этом активисту, но был избит.

— Долби дальше! — рявкнул он.

После обеда нас загнали во двор, построили и заставляли учить синхронно здороваться с мусорами. Валера делал вид, что он вертухай, заходящий на территорию карантина, Дёмин командовал «Три-четыре», а мы должны были по этой команде кричать со всей глотки: «Здравствуйте, гражданин начальник!». Не знаю, сколько это повторялось раз. Десять-двадцать-сто? Те, кто по мнению активистов плохо кричал — оп*здюлялись. Били и просто так, ради профилактики.

Потом снова выгнали на плац убирать снег. Так и продолжалось до отбоя. Уборка, постройка строем в локалке, марш на месте, постоянные избиения. Два раза в день приходил вертухай и проводил проверку, выкрикивая фамилии и сверяя их по карточкам. Внутрь карантина не пускали, несмотря на мороз. Руки в карманы тем более нельзя было засунуть. Я уже не знал, есть ли у меня температура или нет. Не понимал, что происходит со мной и вокруг. Как какой-то механизм, автоматически старался выполнять то, что требуют козлы и, стоя в строю, молился про себя, надеясь, что с Божьей помощью я преодолею этот ад.

Весной этого года ожидались выборы президента и ходили слухи о амнистии, либо о утверждении закона, по которому день в СИЗО будет считаться за два дня срока. Поэтому в те минуты, когда мы просто стояли смирно в локалке, я мечтал о аминистии. Ведь был уже февраль 2008-го года, а выборы будут 2-го марта. На Можайском СИЗО, сидя в хате у Александра, смотрящего за корпусом, я застал выборы в Госдуму. Некоторые из нашей хаты, кроме блатных, ходили голосовать, но я не пошёл, так как был осужденный. Голосовать может только подследственный. Осужденный не имеет права голоса, у тебя нет прав, есть только обязанности.