Юность в кандалах - [88]

Шрифт
Интервал

Сзади раздавался топот ног: отряды шли на ужин. Но я заметил, что в отличии от нас, хоть там и маршируют, но не так жестко, как в карантине, а проходя мимо нас в столовую, с интересом рассматривают. В зоне жить, значит можно. Главное пройти карантин. Непонятно только было, где вторая часть нашего этапа: Фил, Гия и другие. Карантин-то в зоне один.

— По команде, по одному, начиная с первого ряда, забегаем в столовую и усаживаемся рядом с активистами! — сказал Валера, когда Дёмин зашёл внутрь.

Вскоре Дёма вышел и кивнул ему.

— Первый пошёл! — заорал он, и арестант стоящий слева, побежал внутрь, за ним следующий, дошла очередь и до меня.

Столовая была большой и просторной. Потолки высокие, из динамиков играла музыка. Длинные столы со скамейками по бокам стояли в ряд. Петуха с нашего отряда козлы отвели за дальние столы в углу, где уже сидели зеки с разных отрядов. Напротив этих столов стоял отдельный котёл с едой. «Отлично, хоть посуда здесь не телешованная,» — понял я. Телешованная посуда — смешанная, общая, вне зависимости от «касты» арестанта. Я слышал, такое бывает на красных лагерях, когда не отделяют посуду массы арестантов от обиженных, и все питаются из общего котла. Но хоть здесь лагерь был краснее некуда, активисты, по-видимому, тоже не хотят контачить с обижнёй, поэтому даже тут эта часть арестантских понятий соблюдается.

Мы сели за стол рядом с активистами, и пищевщик разложил поровну еду со стоящей на столе кастрюли по шлёмкам. После чего он налил из чайника каждому чай, напоминавший подкрашенную воду. В карантине до этого пить нам не давали, в туалет не отпускали. Ссать уже хотелось дико, но пить хотелось не меньше. Чая в порции оказалось меньше половины кружки, и жажду утолить он был не способен.

— Времени на приём пищи максимум пять минут! Жрёте, пока не поедят активисты, после чего, дожрали, не дожрали, мне пох*й, жопы поднимаем и выбегаем строиться! — сказал Валера и присел напротив Дёмы.

— А, да. — добавил он. — Увижу, что кто-то не жрёт, тот получит п*зды и накормим в штабе через шланг!

На ужин была капуста, в ней плавали редкие куски плохо выглядящего вонючего сала. За время езды по этапам я изголодался, но, памятуя, что в туалет никого не отпускали, старался есть поменьше, ведь неизвестно, что будет дальше. Но соэтапники лопали вовсю. Хоть в столовой нас не били. Ну почти.

— Подъём! — сказал Валера, поднявшись со скамьи. Не думаю, что прошло даже пять минут. — Строиться во двор бегом!

Одному из соэтапников сказали отнести бочонок со шлёмками. Никто из нас не успел доесть свою порцию. Чай я всё же выпил.

Построившись во дворе, мы пошли маршем обратно в карантин. Продолжались косяки, остановки строя, избиения. Я как будто бы наблюдал всё это со стороны, настолько отрешённым было моё сознание.

После возвращения нас заставили маршировать во дворе порядка несколько часов. Время от времени козлы останавливали строй, чтобы мы не валились с ног, но отдохнуть не давали, избивая всех подряд.

За час до отбоя нас загнали внутрь здания, и выдав по станку отправили бриться под присмотром козлов и мыть ноги. В туалет никому сходить не разрешали. Закончив с процедурами личной гигиены, нас построили в спалке.

— Стоим молча, смирно, смотрим вверх, голову не отпускаем, не болтаем, — сказал Валера. — Увижу, что кто-то опустил глаза, или перешёптывается, жёстко отхерачу. Стоим до отбоя. По сигналу раздеваемся и ложимся спать.

Валера удалился. Время от времени кто-то из козлов заходил, проверял, выполняем ли мы требования. Это был целый час отдыха. Придя с мороза, тело наслаждалось теплом, и начало клонить в сон. Но кемарить было нельзя. В глаза как будто песка насыпали. Стояли и смотрели вверх. Время тянулось нетерпимо медленно, а шея болела.

— Отбой! — заорал наконец козёл, и мы, раздевшись, ринулись на шконки.

Я лёг в кровать, которая показалась нереально мягкой после целого дня избиений и издевательств и моментально вырубился.

Проснувшись среди ночи, я понял, что ещё чуть-чуть и мочевой пузырь не выдержит. Уже было совсем невмоготу. Ночью-то хоть дадут сходить в туалет, надеюсь.

Тихо, чтобы не разбудить козлов, встал со шконки и вышел в коридор. В коридоре встретился ночной.

— Куда? — ударил он меня кулаком в грудь.

— В туалет.

— Х*й с тобой, иди! Только смотри, чтоб не срал. Увижу, что срёшь, п*зда тебе!

«Хорошо, что не съел весь ужин,» — подумал я и пошёл в уборную.

Туалет располагался в помещении умывальни. Там было два унитаза, идти в которые мне запретили, и длинный писсуар. Козёл встал у выхода и наблюдал. Сделав свои дела, я отправился спать дальше. Уснул, как только голова коснулась подушки.

— Подъём, собаки! — крик ворвался в мой сон. Казалось, что не спал вообще.

Бах! — удар ногой прилетел в меня, укрытого одеялом.

— Вставайте, псины, подъём! — орал гадёныщ. — Заправку делаем!

Я вскочил. В спалке творился хаос. Арестанты судорожно натягивали робу и пытались сделать заправку «лыжами». Вокруг носились козлы и били всех подряд руками, ногами, мелькали табуретки.

— Чё встал?! Заправляй шконку! — ко мне подлетел Валера и огрел табуреткой.


Рекомендуем почитать
Бакунин

Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.


Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III

Предлагаем третью книгу, написанную Кондратием Биркиным. В ней рассказывается о людях, волею судеб оказавшихся приближенными к царствовавшим особам русского и западноевропейских дворов XVI–XVIII веков — временщиках, фаворитах и фаворитках, во многом определявших политику государств. Эта книга — о значении любви в истории. ЛЮБОВЬ как сила слабых и слабость сильных, ЛЮБОВЬ как источник добра и вдохновения, и любовь, низводившая монархов с престола, лишавшая их человеческого достоинства, ввергавшая в безумие и позор.


Добрые люди Древней Руси

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.