Александр стоял в мрачном раздумье, скрестив руки. Наташа утерла глаза и начала как ни в чем не бывало прежним независимым тоном вольной барышни:
— Вот и вам скоро уезжать. Вы куда? Уж наверное военным?..
Александр не отвечал и кусал от волнения ногти. Наташа обвела глазами свисавшие вокруг беседки ветви сирени.
— Сирень-то как пахнет… — сказала она.
Не выдержал Александр, заплакал, как мальчик, и сел на скамейку, закрыв лицо руками. Наташа утешала его, как старшая: провела рукой по курчавым волосам. Говорила, насильно улыбаясь:
— Были бы богаты — меня бы купили…
В ее голосе неожиданно прорвалась какая-то злая, враждебная нотка.
Александр встал, горячо поцеловал ей руку.
— Вы для меня прежняя Наташа, — сказал он, — и я вас не уступлю этой Дементьевой!
— Прощайте, — тихо проговорила она, повернулась и быстро ушла.
…9 нюня 1817 года был назначен выпускной акт в Лицее. Министр князь Голицын, сменивший графа Разумовского, всех окончивших лицеистов представил царю, который сам раздавал медали и похвальные листы. Акт не имел никакой торжественности. Он проходил без публики.
В актовом зале директор Энгельгардт раздал памятные чугунные кольца. Сам надевал их на пальцы лицеистам, утирая слезы из-под очков. Вперед выступил преподаватель музыки Теппер де Фергюссон. Он взмахнул палочкой. Зазвенел звонко, бодро лицейский прощальный гимн, сочиненный бароном Дельвигом и положенный на музыку Теппером де Фергюссоном. Впереди стояли Александр, Кюхля и Дельвиг в очках. Пущин, к сожалению, был в лазарете. Слова гимна трогали до слез;
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Друг на́ друге остановите
Вы взор с прощальною слезой,
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой…
То ж к славе чистое стремленье,
То ж: правде — да, неправде — нет,
неправде — нет!
В несчастье — гордое терпенье,
А в счастье — всем равно привет!
Простимся, братья, руку в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, здесь сроднила нас!
Кюхля был тронут. Он подошел к Дельвигу и прошептал:
— Я даже не ожидал от тебя таких стихов! Да, неправде — нет! Неправде — нет! Неправде — нет!
…В келье Александра стоял раскрытый скромный сундучок, куда он с трудом укладывал книги с полки. Полка еще висела над кроватью, но черная тафта уже была снята.
Впереди — жизнь! Но дорога́ привычка к помещению Лицея и ко всем вещам! Александр пошел проститься с больным Жанно, который еще оставался в лазарете. Они расцеловались. Потом Александр прошел по всем внутренним помещениям Лицея: по лестнице, по пустым классам со сдвинутой кафедрой и нестертыми математическими формулами на классной доске.
Он пошел проститься и с Бакуниной.
Она заметила его и вышла навстречу. Оба совершили небольшую прогулку в парке. Александр с чувством поцеловал ее руку.
— Я вас не забуду, — сказал он.
— И я вас также, — ответила она, зарумянясь и вполне серьезно.
Чаадаев приготовил на прощанье жженку.
— За вольность, друзья, — воскликнул он, — и за ее певца Александра Пушкина!
Александр вскочил, поднимая бокал:
— За вольность! Ура!
Залпом выпил бокал и швырнул его в камин. Бокал со звоном рассыпался на куски. Кюхля по этому поводу решил выпить.
— За вольность! — закричал он неистово и добавил, обнимая Дельвига: — Неправде — нет! Неправде — нет! Неправде — нет! Это наш завет на всю жизнь!
Александр уезжал пока на родительскую квартиру, в Петербург, а осенью предполагал с родителями отправиться в деревню, в село Михайловское. Он ехал на тройке вместе с Кюхельбекером, Малиновским и еще некоторыми лицеистами. На дороге они поравнялись с деревенской телегой, на которой сидела, закутавшись в платок, Наташа. Что-то зажглось в душе Александра. Он велел ямщику задержать тройку и крикнул изо всех сил:
— Наташа, мы никогда тебя не забудем. Будь уверена, мы тебя освободим! Освободим!
Кюхля тоже вскочил и с упоением вскричал:
— Неправде — нет! Неправде — нет! Неправде — нет!
И грянул лицейский гимн:
То ж к славе чистое стремленье,
То ж: правде — да, неправде — нет,
неправде — нет!
Так вступал в жизнь юный поэт Александр Пушкин — с правдой в душе и с глубокой ненавистью к неправде.