Юность - [41]

Как-то странно видеть эту молоденькую девушку в голубенькой кофточке за столом секретаря горкома. У нее распушившаяся на лбу прядка волос, ямочки на щеках.

Эти ямочки раздражают почему-то больше всего. Фамилия нового секретаря - Жукова.

- Ну, что же, хорошо, - возвращает она мой комсомольский билет. - Актив прибывает! Значит, опять в редакцию?

- В редакцию.

- На комсомольскую работу не хотите?

- Я - газетчик.

Девушка озабоченно хмурится.

- На механическом заводе нужно менять комсорга.

Слабый товарищ. Была там у нас толковая девушка, уехала. Замуж вышла.

У меня глухо торкает сердце, голова начинает шуметь. Я встаю.

Секретарь, не приподнявшись, протягивает руку.

- Сегодня у нас в театре вечер - встреча молодежи города с фронтовиками. Может, выступите?

- Вряд ли. Не готовился.

- А что ж тут готовиться? Запросто.

- Подожду.

Выхожу на улицу, закуриваю. Куда же теперь отправиться? Кроме редакции, кажется, идти некуда. В городе никого из своих ребят не нашел: все в армии.

Поярков сидит в кабинете, пишет.

- Видишь, - кивает он, - редактор отвечает на письма рабкоров, а ты гуляешь. Не годится!

- Завтра выйду, Петр Гаврилович. Сейчас был в горкоме комсомола, встал на учет.

- Ну, как тебе -секретарь, понравился?

- Да так, не очень...

- Не очень, говоришь? - Поярков откладывает ручку, насмешливо смотрит. - Торопишься, дорогой, с выводами.

Очень хороший работник! Ты о ней что-нибудь слышал?

- Нет.

- Оно и видно. Еще небось и надерзил?

- Тоже нет.

- И то хорошо. Внимательная, сердечная девушка.

- Ага, внимательная! Здоровается, прощается - даже не приподнимается!

- А ты хочешь, чтобы перед тобой во фронт вставали?

- Зачем во фронт? Элементарная вежливость.

- Вот узнай получше, познакомься. Тогда насчет вежливости и говори.

- Звала сегодня в театр, встреча с фронтовиками.

- Знаю. Обязательно сходи. И отчет напишешь - вот тебе первое задание.

- Это сделаю.

Петр Гаврилович снова берется за ручку.

- Теперь не мешай. А завтра с утра, чтоб как штык был!

- Есть!

Вечером отправляюсь в театр. В фойе играет жиденький духовой оркестр. Как в прежние времена, огибая зрительный зал, по коридору ходит шумная толпа. Ребят мало, больше девушек, очень много подростков. И самое обидное - никого знакомых.

Впрочем, вот и первое знакомое лицо. Из-за кулис выходит Жукова. Я даже приподнимаюсь с места, хотя сижу недалеко от сцены.

Припадая на левую ногу, секретарь горкома подходит к столу. Кажется, слышно даже, как поскрипывает ее протез. Жукова одета в форменное защитное платье, на груди у нее остро вспыхивает золотая звездочка. Сидящие слева от меня подростки неистово колотят в ладоши.

- Товарищи, - волнуясь, говорит Жукова. - Вечер встречи молодежи города с фронтовиками объявляю открытым. Слово для предложения по составу президиума имеет...

Каждый раз, когда смуглый паренек в коротеньком пиджаке называет очередную фамилию, зал дружно и горячо аплодирует. Члены президиума занимают свои места. С удивлением и гордостью всматриваюсь в юные, раскрасневшиеся лица семнадцатилетних новаторов, знатных железнодорожников, токарей. Вот они, вчерашние ребятишки, на плечи которых война возложила нелегкий труд, поставила их на место отцов и братьев. Сидящие между ними солдаты и два офицера кажутся пожилыми, но самому старшему из них - наголо остриженному капитану - едва ли есть тридцать лет.

В антракте подхожу к Жуковой, чистосердечно говорю:

- Худо о вас сначала подумал. Каюсь, товарищ разведчица!

Жукова смеется, ямочки на щеках становятся еще заметнее, но они уже не раздражают меня.

- Я, грешным делом, тоже подумала: сухарь, важничает! Может, выступите?

- Конечно, выступлю.

- А как же без подготовки?

- Что же тут готовиться, - вспоминаю ее слова. - Запросто!

Утром приношу Пояркову готовую корреспонденцию.

Он быстро пробегает ее, с любопытством спрашивает:

- А как Жукова?

- Ошибся, Петр Гаврилович!

- То-то! Наперед не торопыжничай. Ну, давай делать номер.

Воскресенье - самый долгий и скучный день.

В редакции делать нечего. Знакомыми все еще не обзавелся, к Пояркову идти неудобно. Каждый раз, когда я захожу, его жена начинает хлопотать с обедом, усиленно угощать. А угощение сейчас - вещь не такая уж простая.

Хозяйка ушла посудачить к соседям, в доме тихо.

Я лежу в своей комнате, перечитываю письма Машеньки. Их - четыре. Есть среди них одно и от Пресса - коротенькое, шутливое, сердечное. Такие письма умеют писать только пожилые люди.

Машенька тоже пишет коротко, главным образом о редакционных новостях. Заместителем редактора вместо нашего Кудрина теперь Левашов. Метников и Гранович награждены медалями. У Кузнецова в Москве выходит повесть "Огненный вал" - вот, оказывается, что он писал в своих клеенчатых тетрадях. Сапоги, впрочем, он мажет дегтем по-прежнему. У Нюры, жены шофера Леши, родился сын. Лешу обещают отпустить на несколько дней в отпуск.

Закрываю глаза, и, словно наяву, видятся лица фронтовых товарищей. Пресс, трогающий свой белый коротенький ершик, насмешливый Метников, Машенька, поправляющая смуглыми полными руками влажные после купания волосы...