Юность - [25]

Велико же было удивление, когда Азарян оказался совершенно молодым человеком, - в своей родной Армении этот худощавый двадцатичетырехлетний юноша был, вероятно, самым молодым директором МТС.

Черные волосы - это единственное, что сохранилось от мысленного портрета, и, по совести говоря, было бы странно, если бы Азарян оказался белокурым... Командир роты был на редкость спокойным, выдержанным человеком. Приказания он отдавал ровным голосом, и приятно -было видеть, как четко, более того - охотно эти приказания выполнялись. Пришлось видеть Азаряна и за неприятным для него делом. Усатый, явно гражданского вида ротный писарь перепутал какие-то списки и мучительно потел, выслушивая убийственно спокойные замечания командира.

Лейтенант одобрил намерение написать о снайперах, сразу же назвал фамилию ефрейтора Займурзина. Не знаю, как у меня получится очерк, но смуглый Файзула Займурзин стоит перед моими глазами и сейчас. У ефрейтора коротенькая, очень несложная биография: сын казанского железнодорожника, в 1939 году вступил в комсомол, летом 1941 года закончил десятилетку, ушел на фронт.

За меткую стрельбу Займурзина прозвали в роте Золотым глазом. Образное это выражение как нельзя лучше подходило к нему и в прямом смысле. Когда Файзула смеялся, его светло-карие глаза светлели еще больше, казалось, что в них действительно поблескивают крапинки золота. Пилотка не могла прикрыть буйных, иссинячерных волос, резко оттенявших чистый юношеский лоб и горячий румянец на смуглых, еще не знавших бритвы щеках.

- Кем вы хотите стать после войны? - полюбопытствовал я на второй день нашего знакомства.

Глаза у Файзулы золотисто засияли, румянец запылал еще жарче.

- Поэтом!

- Вот как! Вы любите стихи?

- Очень!

Вчерашний десятиклассник великолепно знал Пушкина и Лермонтова, читал наизусть стихи многих советских поэтов. То, что сам он написал еще очень мало, Файзулу не смущало: жизнь только начиналась!

С гордостью Займурзин рассказал о знакомстве с татарским писателем Адель Кутуем. Фамилию Кутуя я вспомнил сразу же, как только Файзула назвал его повесть "Неотосланные письма". Сейчас Адель Кутуй на фронте. Файзула искренне был огорчен тем, что пе мог разузнать адреса своего учителя.

Прочитал Файзула и несколько своих стихотворений, В дословном переводе на русский язык они мало походили на стихи в обычном смысле этого слова. Но даже в таком виде - еще не уложенные в определенный размер, не зарифмованные, это были настоящие стихи - с интересными смелыми сравнениями, неожиданным поворотом мысли, какие-то непохожие и привлекательные.

Впервые я пожалел, что не умею переводить; надо будет рассказать Грановичу.

На рассвете мы забрались с Файзулой в небольшой окопчик, открытый на бугре. Маленькая деревушка, в которой стояли гитлеровцы, была видна отсюда, как на ладони. Окопчик находился в дубовой рощице, и требования Азаряна и Займурзина быть предельно осторожным, не высовываться показались мне лишними. Разве может нас кто-нибудь здесь увидеть!

Когда туман начал рассеиваться, впереди холодно блеснула поверхность реки, недавно освободившейся ото льда, за ней - небольшое село. В бинокль отчетливо были видны избы, крытые соломой, маковка старой церкви со снятым крестом.

Займурзин лежал неподвижно, пристально всматриваясь вперед. Со стороны казалось, что он и его винтовка с оптическим прибором - одно целое. Я вооружился биноклем. От напряжения у меня начали болеть глаза, а ведь снайпер следил еще напряженнее!

Можно было подумать, что село безлюдно, .только над одной крышей вился ранний дымок. Но вот промелькнула женская фигура, в промежутке между двумя избами проковылял старик в полушубке. Я быстро взглянул на Займурзина снайпер лежал неподвижно, слившись с винтовкой, закусив губу. Вот мелькнуло какое-то серо-голубое пятно.

Выстрел.

Голубоватое пятно дрогнуло, плашмя рухнуло наземь.

- Теперь берегись.

Вопрос - чего беречься? - задать я не успел. На маленькую рощицу, надежней которой, казалось, ничего нет, обрушился целый ураган огня. Беспорядочный пулеметный ливень хлестал по стволам деревьев, сбивал кору, поднимал фонтанчики влажной липкой земли...

...Вот и Трофимовка.

Еще издали вижу, что на крыльце кто-то читает газету. Это шофер Леша.

- Здравия желаю, товарищ лейтенант! - вскакивает он. - С прибытием.

- Спасибо, Леша. Что, опять ошибка?

- Нынче вроде нет.

Мы понимающе смеемся, закуриваем. С некоторых пор все редакционные начали побаиваться Лешиных чтений: того и гляди новая неприятность! Учился Леша мало, читает медленно и поэтому не схватывает, как обычно, все слово, а неторопливо, на ощупь прочитывает его. Тут-то и обнаруживаются наши "огрехи". Споткнувшись как-то на слове "насупление", Леша обратился за разъяснением к редактору. С тех пор Пресс зовет его ревизионным корректором.

- Что у нас нового?

- Все так же. Вчера Гранович уехал. А в тот день, как вы уехали, капитан Левашов был. День только и пробыл.

- Жаль, опять его не повидал. Остальные на месте?

- Все тут. Михаил Аркадьевич с майором в штаб поехали. Как бы от нас майора-то не забрали.