Юность Добровольчества - [24]

Весть о расстреле Щастного потрясла Петроград. Новая волна арестов накрыла город. Арестовывали, в первую очередь балтийцев и офицеров. Ненасытный Минотавр ночь за ночью проглатывал всё новые и новые души. И этим ясным летним утром Павел Юльевич Вревский ясно почувствовал, что скоро придут и за ним. Придут, потому что он был знаком с Щастным, потому что считался его сторонником, потому что… Зачем все эти «потому что»? Им не нужны «потому что». Они уничтожают подряд всех, кто хоть чем-то может быть опасен им, и даже тех, от кого нет и мифической угрозы. Превентивно. А ведь ещё несколько месяцев тому назад убеждал Вревский старого друга Тягаева в том, что разумнее примириться с новой властью, пытаться улучшать её изнутри. Какая наивность! Как наивен был Павел Юльевич! Как наивен был Щастный, вступив в единоборство с Троцким! Неужто думал переиграть?.. Или просто следовал долгу?.. А где теперь Тягаев? Может быть, давно убит. Но он, по крайности, знал, за что убит. А Вревский – за что? А может быть, ещё можно успеть скрыться? Бежать в Финляндию? Нет, некуда бежать… В том стане – в глаза наплюют, как предателю. А здесь… Здесь уже ясно, что ждёт – пуля. Не сегодня, так завтра. Может, и к лучшему… Так всем спокойнее будет…

Мысли стремительно проносились в голове, прерывая друг друга. Павел Юльевич вышел из дома, пошёл по пустой улице. Когда прежде улицы Петрова града были так пусты, тихи, запущены? На этой улице и вовсе не бывает теперь людей. Все обходят за версту её. Гороховая. Здание ЧК. Сколько душ умучено здесь? А тела? Куда их..? В братские могилы. На пустыри. Вревский был на таком пустыре. Земля была свежевскопанной, и Павел Юльевич понял, что это – могила. Могила тех, чьи имена теперь лишь Господу ведомы. Тяжело стало ходить по родному городу – такое чувство, что по могилам идёшь, по костям…

День выдался прохладным, но Вревскому было жарко. Над Невой он остановился. Вспомнились счастливые юные годы, и мелькнуло видение: тёплый, залитый солнцем июньский день, золотые блики на воде, лодка, стройный юноша-юнкер и хорошенькая гимназистка в белом платьице и белой шляпке, поля которой срывают её лицо, только звонкий смех её слышен, только маленькая ручка касается воды… Ту девочку звали Лией. Отец её, Исаак Мазин, был известным театральным критиком, а мать, Клара, не менее известной пианисткой. Лиичка была удивительно хорошенькой – немного смуглая, с бархатными, тёмными глазами, похожими на вишни, со жгуче чёрными, непослушными кудрями… Она неплохо музицировала и любила театр, была озорной и весёлой. Юнкер, которому оставалось меньше года до выпуска, влюбился в неё, что называется, по уши. Завязалась переписка. Впервые примерный Паша на уроке не слушал, что говорил преподаватель, а украдкой сочинял вирши для предмета своего обожания. Впервые был застукан за этим и впервые получил взыскание. Но велика была награда – первый поцелуй! Душистый, как аромат ландыша! Лиичка смешно покраснела и потом рассмеялась, обнажая небольшие, белые зубки…

Потом пришла разлука: Паша получил назначение в полк, а Лиичка поступила на курсы. Переписка их оставалась насыщенной, страстной, нежной. Но вскоре молодой офицер заметил, что в жизни любимой появились новые интересы, которым всё больше отдаётся она. Интерес, собственно, был один – революция. Лиичка окунулась в этот омут со всей горячностью своей натуры, и теперь письма её рассказывали не о жизни, не о театре и музыке, а о политике, о прочитанных книгах, о «борьбе». Под её влиянием и Паша стал почитывать кое-какие книжицы на эту тему и даже частично соглашался с излагаемыми в них взглядами. В отпуск он ездил в Петроград, впервые они с Лиичкой были вместе. На близость она пошла легко, без всякого девичьего стыда (а некогда от поцелуя невинного зарделась, как маков цвет – куда всё подевалось? – и кольнула ревность: что же, и с другими – так же?..). Целых две недели провели на квартире какой-то Лиичкиной подруги, актрисы, уехавшей на гастроли. Паша предпочёл бы провести это время вдвоём, но Лия спешила познакомить его со своими новыми друзьями, напичкать почерпнутыми из учений социалистов истинами, донести «свою идею». Паша делал вид, что пространные и эмоциональные речи Лиички были ему интересны, а на самом деле, просто любовался ею в эти моменты – ещё краше становилась она во время своих монологов. Не стесняясь наготы, разъясняла какие-то мудрёные вещи, цитировала Маркса, Ленина, потрясала в воздухе кулачком, грозя «проклятому царизму», и была похожа на саму Свободу, сошедшую с картины, прославляющей французскую революцию. Только флага не доставало. Лиичка просила Пашу взять у неё какие-то документы и спрятать их у себя: «Ты офицер, на тебя не подумают». И он взял. После много раз обращалась Лия с такого рода просьбами, и Вревский никогда не отказывал ей. Не отказывал даже тогда, когда любовь их отгорела, и в жизни его появилась другая женщина.

К первой любви Павел Юльевич сохранил на всю жизнь тёплое чувство. Сохранил, несмотря на то, что через несколько лет Лию арестовали. За участие в террористическом акте она была отправлена на каторгу. Позже Вревский слышал от кого-то, будто бы с каторги ей удалось бежать за границу, и там она примкнула к большевикам. Так ли это, Павел Юльевич не знал, но всей душой жалел хорошенькую, нежную девочку-гимназистку с бархатными глазами-вишнями, которой так и осталась Лиичка в его памяти.