Юность - [25]

Когда я выхожу из туалета, замечаю, что у Вигго Ф. есть душ, и меня переполняют эмоции. Я спрашиваю разрешения вымыться, и он смеясь отвечает: да. Впрочем, время от времени я бываю в общественной бане на улице Лурсковгаде, но это стоит денег, поэтому часто туда не находишься. Сейчас я, довольная, так и сяк кручусь под душем и думаю, что, если мы на самом деле поженимся, я смогу проделывать это каждый день. Когда я выхожу из ванной комнаты, Вигго Ф. замечает: у тебя красивые ноги. Приподними немного платье, чтобы я их хорошенько рассмотрел. Нет, отвечаю я и краснею, оттого что по чулку пошла стрелка. Нет, они красивые только ниже коленок. Часы пробили двенадцать, и мне пора домой в мою убогую комнату. Вигго Ф. предлагает заплатить за машину, но я отвечаю, что я легко могу пройти пешком этот небольшой путь. И добавляю: я никогда не знаю, сколько чаевых оставить шо́феру. Запомни, правильно — шофёр, говорит он, а не шо́фер. Это уж слишком по-копенгагенски. Замечание меня оскорбляет, я снова злюсь на свое воспитание, невежество, язык, глубокие пробелы в образовании и культуре — значение этих двух слов я едва понимаю. На прощание он целует меня в губы, и я иду сквозь мягкую летнюю ночь и вспоминаю все его слова и движения. Я больше не одна.

21

Я побывала среди знаменитостей, многих. Я их видела, разговаривала с ними, сидела рядом с ними, танцевала с ними. Едва вступив в зал, я двигалась совсем иначе, чем обычно. Шла в яркий свет и, как зеркало, отражала лучи света, исходящие от известных людей. Я отражала их в себе, и им это нравилось. Они польщенно улыбались и засыпали меня комплиментами. Даже на долю моего платья досталось, хотя оно и принадлежит Нине и мне велико. Оно скрывало мои туфли — старые, поношенные, нуждающиеся в замене. Знаменитости всё время роем кружили вокруг зеленого образа Вигго Ф., который то выныривал, то исчезал, словно ряска на пруду под ветром. Образ маячил у меня перед глазами, и я всё время его искала — он был моей защитой, островком безопасности среди всех этих знаменитостей. Вигго Ф. с большой гордостью представлял меня, словно я — его находка. Самая юная из моих сотрудников, говорил он фотографам, улыбаясь и покручивая усы. Меня сняли вместе с ним и с другими знаменитостями, и на следующий день эти кадры опубликовали в «Афтенбладет». Они не особо удались, но Вигго Ф. считал, что с прессой нужно быть любезными. И я любезничала. Весь вечер я улыбалась знаменитостям, желающим со мной познакомиться, и в конце концов у меня от этого заболели щеки. К тому же от танцев ноги начали гудеть, и когда я наконец-то вышла на улицу, всё происходящее казалось нереальным, словно мечта. Я никак не могла вспомнить, кого выбрали «Главной пшеницей» и «Главным сухарем». Но молодой человек, с которым я танцевала, сказал, что каждого когда-нибудь выберут. Я тоже хочу однажды стать «Главной пшеницей», для этого важно писать для журнала много — и неважно, хорошо или плохо. Молодой человек пригласил меня как-нибудь вечером сходить в кино, но я холодно отказала. У меня были совершенно другие планы на свободное время. Через профсоюз мне удалось устроиться на замену одному работнику, и я получаю десять крон в день. Я никогда не держала в руках так много денег. Я оплатила счета дантиста и купила светло-серый теплый костюм с удлиненным жакетом — коричневый уже вышел из моды. Я почти уже не хожу с Ниной, потому что меня больше не интересует знакомство с парнем, который, может быть, захочет жениться на мне. Вигго Ф. отобрал мои стихи и отправил их в издательство «Гюлендаль», и теперь я жду ответа. Если их не возьмут, говорит Вигго Ф., попробуем другое. Издательств предостаточно. Я же убеждена, что стихи примут, потому что Вигго Ф. считает их хорошими. Он знаком с директором, это женщина. Ее зовут Ингеборг Андерсен, и одевается она как мужчина. Но решение не за ней, говорит Вигго Ф., а за консультантами. Их зовут Пауль ла Кур и Аасе Хансен, и с ними я не знаком. Я сама не знаю никого из знаменитостей, потому что почти никогда не листаю газет и читала только давно умерших писателей. Прежде я никогда не осознавала, насколько глупа и невежественна. Вигго Ф. говорит, что он немного займется моим образованием, и одалживает мне «Французскую революцию» Карлейля. Книга меня захватывает, но я предпочла бы начать с современности. Однажды вечером, когда я в гостях у Вигго Ф., в дверь звонят и из коридора раздается низкий женский голос. Вигго Ф. возвращается в сопровождении невысокой, полной, сияющей темноволосой женщины. Она пожимает мне руку, словно желая вырвать ее, и представляется: Хульда Люткен. Ах, вот как вы выглядите. Вами так восхищаются, что это почти невыносимо. Она усаживается и всё время обращается только к Вигго Ф., который в конце концов просит меня уйти: ему нужно побеседовать с Хульдой обо мне. Позже он объясняет, что уже намекал: Хульда Люткен не выносит других поэтесс. В ожидании ответа от издательства я иногда захожу проведать родителей. Отец говорит, что, конечно, будет забавно, если мой сборник стихов напечатают, но на это не проживешь. Она и не собирается, отвечает мама воинственно, Вигго Ф. может ее содержать. Я рассказываю им о ду́ше, и в мыслях мама уже тоже стоит под ним. Я рассказываю о вине в зеленых бокалах, и в мыслях мама тоже пьет из них. Родители вырезали фотографии из «Афтенбладет» и подсунули под раму к жене моряка. Хорошо, говорит мама, что ты сделала зубы — это очень заметно. И с гордостью добавляет: врач считает, что у меня слишком высокое давление. Кроме того, у меня атеросклероз и плохая печень. У мамы новый врач, так как от старого не было никакого толку. Чем бы ты ни болел, у него находилась такая же напасть. Новый соглашается со всеми ее подозрениями, и она неустанно его боготворит. После смерти тети Розалии и наших с Эдвином переездов из дома она полностью отдалась заботам о своем здоровье, хотя раньше никогда не придавала ему хоть какого-то значения. Врач сказал, что у нее менопауза и окружающим стоит относиться к ней бережно. Об этом мама поведала отцу, и тот больше не осмеливается лежать на диване, что она всегда принимала в штыки. Он читает сидя и иногда засыпает с книгой в руках. Я никогда не задерживаюсь дома, потому что устаю слушать о тревожных сигналах, посылаемых внутренними органами мамы. Но мне ее жаль — у нее почти ничего не осталось: то немногое, что у мамы было, она потеряла. Однажды вернувшись с работы, я нахожу на своем столе большой желтый конверт. От разочарования ноги подгибаются в коленях, потому что его содержимое мне известно. Открываю. Книгу отправили назад, приписав лишь несколько извинительных строчек, из которых ясно, что они издают только пять сборников в год и их уже утвердили. С письмом я отправляюсь к Вигго Ф. Ну ничего, говорит он, этого можно было ожидать. Мы попробуем обратиться в «Райтцель». Не стоит из-за этого отчаиваться. Положись на свои силы, иначе никогда ничего не добьешься. Мы отправляем стихи в «Райтцель», и через месяц их тоже возвращают. По-моему, это становится интересным, потому что я убеждена: стихи хорошие. Вигго Ф. рассказывает, что через подобное прошли почти все недавние знаменитости: если всё идет как по маслу, значит, здесь что-то не так. В конце стихи проделывают почти полный круг — сложно не падать духом. Вигго Ф. полагает, что всё дело в финансах. Издательства почти ничего не зарабатывают на стихах и поэтому неохотно печатают их. Но у «Дикой пшеницы» есть сбережения в пятьсот крон, рассчитанные как раз на случаи вроде моего. Он предоставит их издательству для печати моих стихов. О деле он поговорит с другом Расмусом Навером. Херре Навер соглашается издать стихи у себя, и я счастлива. Он приходит к Вигго Ф. для обсуждения. Любезный седой мужчина с фюнским