Юлий Цезарь - [25]
Новая политика, предложенная Цезарем на обсуждение своим друзьям,[151] вполне соответствовала состоянию общественного мнения в Италии. Она старалась возбудить и удовлетворить господствующие страсти меркантильной и демократической эпохи: ее военную и империалистическую гордость, стремление к быстрым обогащениям, безумную жажду удовольствий, роскоши, величия как в частной, так и в общественной жизни. Расширение границ и расточительность внутри государства, золото и железо, были двумя существенными факторами этой политики, связанными друг с другом. Завоевания должны были принести деньги, необходимые для крупных трат; материальная база, созданная деньгами, должна была возбуждать завоевательные устремления. Уже в эту зиму Цезарь раздавал деньги, приобретенные в войне с белгами, давая взаймы или даря крупные суммы политическим деятелям, приехавшим из Рима, чтобы угодить ему.[152]
Но самые обширные планы он отложил на следующие годы. Красc должен был помирить Клодия с Помпеем, и оба они должны были выступить кандидатами на консульство 55 года; избранные, они должны были добиться от народа пятилетнего проконсульства, заставить продолжить также на пять лет командование Цезаря в Галлии и вотировать средства, необходимые для уплаты жалованья легионам, которые он набрал в начале войны. Сделавшись таким образом надолго господами республики, они применили бы в еще более крупных масштабах наступательный империализм, изобретенный Лукуллом, и добились бы огромных завоеваний. При помощи полученных денег они должны были провести большие общественные работы в Риме и в Италии, привлечь на свою сторону предпринимателей, купцов, рабочих и солдат, купить политический мир и сенат и заняться с небывалым блеском забавами народа. Между прочим, нужно было основать в Капуе большую гладиаторскую школу.[153]
Что касается задуманных завоеваний, то решились на предприятие, которое поклонникам Александра должно было казаться чудесным и о котором Цезарь, может быть, думал уже давно, — именно завоевать Парфянское государство. Какую славу и какую власть приобрели бы человек и партия, увеличившие просторы римского Востока этой огромной империей, столь отдаленной, столь богатой и почти сказочной. Но Цезарю приходилось уступить эту войну одному из своих друзей — сам он был слишком занят галльскими делами, и недавнее завоевание еще настоятельно требовало его присутствия. Что касается Египта, то Красc и Помпей оставили мысль о нем, а поручили Габинию без утверждения сенатом отправить Птолемея в Египет при условии, что тот заплатит каждому из них значительную сумму. Кажется, Цезарь потребовал себе 17.5 миллионов сестерциев, т. е. более четырех миллионов франков.[154] Человек, старавшийся в качестве консула с помощью прекрасного закона излечить страну от коррупции, этой хронической болезни цивилизованных обществ, готовился подкупить сразу всю Италию.
Мы не знаем, каковы были тогда разговоры между Цезарем, Помпеем и Крассом, но Красc, вероятно, одобрил планы Цезаря охотнее, чем Помпей. С эгоистами, которым слишком покровительствует судьба, часто случается, что, пресытившись всеми благами, полученными ими без труда и в изобилии, жадные до новых удач, ревнивые к успехам других, они упорствуют в желании достичь невозможного. Красc обладал могуществом и богатством, но не популярностью Лукулла, Помпея или Цезаря. Всю свою жизнь он старался приобрести ее, успокаиваясь на некоторое время после каждого удара, с тем чтобы снова повторить попытку при первом удобном случае. В момент общего возбуждения его старое желание вспыхнуло еще раз. Великая империалистическая политика, созданная Лукуллом, доставила слишком много славы своему творцу и Помпею и начинала доставлять ее Цезарю. Так как с этих пор самые нелепые мечты о величии казались всем легкими и возможными, то Красc не хотел оставаться с одной славой победителя Спартака в то время, когда все думали, что римский генерал легко может сравниться с Александром Великим. Надежды на завоевание Парфии было для него достаточно, чтобы признать договор.
Помпей единственный из триумвиров немного знал парфян и не хотел повторять попытку 63 года, он охотно предоставил Парфию своему товарищу; может быть, он даже противился всем этим завоевательным проектам и подкупу, которые ему едва ли нравились. Он начал уже чувствовать некоторую боязнь и отвращение к демагогическому обороту, принимаемому политикой народной партии, одним из вождей которой он был. Подобно стольким удовлетворенным богачам, он охотно проповедовал другим мораль простоты, суровости и благоразумия. Но мог ли он отделиться от Цезаря и Красса? Он любил свою жену; он чувствовал, что с каждым днем падает все ниже в общественном мнении; он имел в сенате многочисленных врагов. Клодий, и без того уже дерзкий, позволил бы себе что угодно против него в тот момент, когда узнал бы, что Цезарь и Красc уже не поддерживают его. Он мог утвердить свое влияние, только сделавшись консулом, хорошо выполнив свою продовольственную миссию и заставив облачить себя каким-нибудь новым чрезвычайным командованием. Он не мог один добиться всего этого и кончил тем, что принял предложения Цезаря.
