Югославия в XX веке. Очерки политической истории - [200]
Весьма существенную дополнительную роль сыграло и опоздание югославской стороны со всеобщей мобилизацией, с другими подготовительными мероприятиями по приведению армии и страны в состояние готовности к защите от агрессии. Напомним, что правительство Симовича на своем заседании 29 марта 1941 г. решило не объявлять всеобщую мобилизацию, опасаясь спровоцировать Гитлера на агрессию>7. Исходя из этого опасения, являвшегося ошибочным, ибо фюрер уже запланировал агрессию, югославское руководство 30 марта решилось лишь на распоряжение об «общей активизации», т. е. тайном призыве, на проведение которого обычно отводились более длительные сроки, чем при официальной всеобщей мобилизации. К тому же такой призыв было предусмотрено начать не сразу, а с 3 апреля. В итоге эта мера стала только осуществляться, когда всего три дня спустя Югославия уже подверглась нападению. Более того, многие не только рядовые, но и офицеры запаса, привыкшие к таким тайным призывам, периодически повторявшимся с начала Второй мировой войны, не торопились являться в части, к которым они были приписаны. А процедуры, предусмотренные на случай войны, не могли быть применены вплоть до 6 апреля как раз потому, что не было распоряжения о всеобщей мобилизации. По данным, фигурировавшим как в югославской, так и в постюгославской историографии, по повесткам об «активизации» удавалось призвать – по различным родам вооруженных сил – лишь от 70 % до 90 % приписного состава, причем со значительными задержками, а мобилизовать тягловый скот, который был основным средством транспортировки в войсках, – и вовсе наполовину от предусмотренного>8.
Объявление всеобщей мобилизации последовало только 7 апреля, когда война уже шла полным ходом и возможности формирования и переброски войск были серьезно, а то и вовсе нарушены. Так что война началась в условиях, когда не только многие воинские части, но и немалое число органов командования войсками, штабов, вплоть до самых высоких, оказались неукомплектованными должным образом. По данным, приводившимся в историографии в последнее время, только примерно треть воинских частей и штабов с началом военных действий находилась на позициях, которые предусматривались имевшимся планом ведения войны. А до двух третей не завершили даже мобилизации – что уж было говорить об их сосредоточении на позициях и стратегическом развертывании>9. И сам действовавший план ведения войны, ставший разрабатываться взамен прежнего лишь в феврале – марте 1941 г., был доставлен соответствующему высшему командному составу уже под самый занавес – в начале апреля>10.
Во всем происходившем сказывались и значительная неповоротливость югославской государственной и военной машины управления, и – в более общем плане – серьезные слабости, если не сказать дефекты, всего государственно-политического устройства Королевства Югославия.
Среди этих слабостей или дефектов важнейшее место занимал и такой фактор, оказывавший наибольшее влияние на югославское внутриполитическое развитие, как обостренность межэтнических отношений, который весомо дал о себе знать в ходе апрельской катастрофы.
Для значительных слоев несербского населения Югославия отнюдь не была тем государством, за существование которого они были бы готовы сражаться и рисковать жизнью, особенно в условиях, когда нападение на страну почти сразу привело к тяжелым потерям, дезорганизации и затем хаосу. Тем более что, к примеру, для югославских немцев или венгров были среди государств, напавших на Югославию, этнически «свои» Германия и Венгрия. И ожидавшаяся победа названных государств воспринималась значительной, если не подавляющей частью этих нацменьшинств как освобождение из-под инонациональной, преимущественно сербской, власти и воссоединение с этническим отечеством. Так, в среде югославских немцев успешно действовала сеть национальных организаций, которые к тому времени в большинстве управлялись спецслужбами третьего рейха и были предназначены для роли нацистской «пятой колонны»>11.
Еще задолго до Апрельской войны 1941 г. югославские военные власти, включая генштаб и министерство армии и флота, выражали тревогу по поводу ненадежности и даже настроений враждебности «опасных национальных меньшинств», к которым причислялись прежде всего немецкое, венгерское и албанское, обозначавшиеся также определением «неславянские меньшинства». Военнослужащие из этих меньшинств считались потенциальным фактором подрыва вооруженных сил и обороноспособности Югославии в случае войны. Тревога особенно усилилась с 1938–1939 гг., по мере того, как росла опасность со стороны держав «оси». Результатом стали разного рода секретные служебные инструкции, предусматривавшие сокращение численности офицеров и унтер-офицеров из неславянских национальностей, ограничение их повышения в чинах и должностях, их недопущение в состав командования частей, а тем паче – в более высокие военные органы, исключение даже рядового состава, принадлежавшего к этим национальностям, из авиации, противовоздушной обороны, мотомеханизированных соединений, флота и ряда других родов войск, равно как из обслуживающего персонала каких бы то ни было штабов. Наряду с этим планировались и до некоторой степени осуществлялись меры, направленные на то, чтобы призванные в армию неславяне использовались главным образом в частях, которые были бы заняты на вспомогательных, прежде всего военно-строительных, работах и в случае войны находились бы не во фронтовой зоне, а в достаточно глубоком тылу. В частности, перед Апрельской войной ряд воинских формирований, укомплектованных выходцами из «неславянских меньшинств», был занят на строительстве пограничных укреплений
