Югославия в XX веке. Очерки политической истории - [192]

. Из документов видно, что Симович, как и накануне переворота, был уверен в скорой нацистской агрессии против СССР¹³³. Но он, очевидно, полагал, что до тех пор, пока «третий рейх» еще не окончательно готов к этой агрессии, Гитлер не заинтересован в преждевременном осложнении с Кремлем, с которым пока изображались прежние отношения своеобразного альянса. А потому в случае весомой демонстрации Москвы в поддержку Белграда можно ожидать, что фюрер предпочтет подождать с нападением на Югославию. И это позволит ей выиграть время, чтобы с военно-технической помощью той же Москвы лучше подготовиться к обороне. К тому же Симович не сомневался, что несмотря на вероятные крупные успехи гитлеровской военной машины в предстоявшей советско-германской войне, вплоть до возможной оккупации европейской части СССР, в итоге немецкие армии потерпят там поражение¹³⁴. Тем самым отсрочка нападения на Югославию должна была, в его глазах, повышать югославские шансы на то, чтобы попытаться избежать катастрофы. Видимо, по этой причине глава югославского правительства очень торопился: уже через несколько часов после упомянутой встречи советских дипломатов с Иличем Симович передал через полпредство правительству СССР предложение немедленно назначить представителей обеих сторон для переговоров на предмет заключения договора и предпринять практические шаги для быстрой организации переговоров в Белграде или Москве¹³⁵.

Очень торопилась и советская сторона. На следующий же день, 31 марта, Молотов телеграфировал о согласии на немедленный прием югославской делегации в Москве. Ее главой Симович назначил посланника Гавриловича, ставшего одновременно министром без портфеля в новом правительстве. Два других члена делегации – уже упоминавшийся Божии Симич и один из руководящих участников путча полковник Драгутин Савич – тайно вылетели из Белграда 1 апреля и 2-го прибыли в Москву¹³⁶. 3 апреля там начались переговоры, которые с советской стороны вел с делегацией Вышинский. То, что очень торопились обе стороны, свидетельствовало об их обоюдном стремлении упредить возможное нападение «оси» на Югославию и поставить Берлин перед совершившимся фактом. Из этого можно понять, что расчеты Кремля во многом были сходны с расчетами Симовича: путем заключения советско-югославского соглашения вынудить Гитлера к хотя бы временной сдержанности в отношении Югославии.

Нараставшие с каждым днем симптомы германской угрозы заставили Симовича уже в первый день московских переговоров, к вечеру 3 апреля, спешно передать в Белграде через советское полпредство просьбу Сталину и Молотову, чтобы с целью «остановить немецкую интервенцию или во всяком случае дать Югославии время закончить мобилизацию» была предпринята, не дожидаясь подписания советско-югославского договора, «срочная моральная помощь в виде сильного демарша СССР в Берлине». Одновременно, он заявил о югославской готовности «немедленно принять на свою территорию любые вооруженные силы СССР, в первую очередь авиацию»¹³⁷. Реализация такого предложения должна была стать демонстративным военным подкреплением предостережения Гитлеру воздержаться от удара по Югославии. В свете этих тайных шагов Симовича выглядят более чем спорными мемуарные и историографические версии о якобы непонимании или, по крайней мере, недооценке им стремительно приближавшейся опасности нападения и непринятии необходимых мер. Его названные выше усилия свидетельствуют скорее о том, что он осознал остроту ситуации, в которой страна оказалась, но не видя возможностей, чтобы Югославия в тот момент смогла собственными силами противостоять нависшей угрозе, возлагал основную надежду на советскую политическую и военную помощь, способную, как он полагал, обеспечить передышку и дать подготовиться к более эффективной обороне.

Расчеты Симовича во многом стимулировались тем, что советское согласие на срочные переговоры в Москве он воспринял как выражение готовности Кремля к заключению того тесного военно-политического союза, который был предложен советской стороне самим югославским премьером сразу после переворота, а затем 30 марта Иличем¹³⁸. Именно с этими предложениями югославская делегация и начала 3 апреля московские переговоры, вручив Вышинскому соответствующие проекты договора между

Югославией и СССР «о дружбе и союзе» и военного соглашения (военной конвенции) к нему. Проекты предусматривали, что в случае нападения на одну из двух стран другая незамедлительно окажет ей помощь всеми своими вооруженными силами¹³⁹. По сути, имелось в виду, чтобы СССР взял в тот момент Югославию под полную и гарантированную военную защиту.

Но впечатление Симовича, что советское согласие на переговоры означает и принятие югославского предложения о военно-политическом союзе, было ошибочным: в телеграмме Молотова Лебедеву 31 марта с поручением передать югославам, что правительство СССР готово к немедленным переговорам, вообще не упоминалось, о чем переговоры будут вестись¹⁴⁰. И на самих переговорах в Москве, происходивших 3–4 апреля, советская сторона отвергла югославские проекты, прямо указав, что их подписание немедленно повело бы к слишком нежелательному осложнению между СССР и Германией. Взамен правительство СССР предложило комбинацию, предусматривавшую заключение лишь договора о дружбе и ненападении, но с одновременной негласной договоренностью о снабжении югославской армии вооружением. Делегация Югославии неохотно, но приняла это. Ибо считала важным советское обещание о тайных поставках вооружения и рассчитывала на то, что предусмотренное советским проектом договора взаимное обязательство не оказывать никакой помощи государству, которое бы напало на какую-либо из стран-участниц договора, заставит Гитлера опасаться, что в случае агрессии против Югославии Германия лишится снабжения горючим из СССР. Однако после того как Молотов 4 апреля уведомил германского посла в Москве о подписании советско-югославского договора, намеченном на вечер того дня, а посол недвусмысленно дал понять, что это вызвало бы отрицательную реакцию в Берлине, Кремль в стремлении ослабить такую реакцию изменил свой собственный проект договора, понизив предусмотренные в нем обязательства до уровня взаимного соблюдения нейтралитета. Гаврилович сначала посчитал необходимым согласиться и на это, но затем, спохватившись, югославская делегация заявила о несогласии с формулой о нейтралитете и сообщила о случившемся в Белград. Ввиду чего подписание договора вечером 4 апреля не состоялось. А Гаврилович в Москве и югославское правительство через полпредство СССР в Белграде пытались убедить советское руководство, что упоминание о нейтралитете как основе политики, которой будет придерживаться СССР, если Югославия подвергнется нападению, может лишь поощрить Германию к агрессии