Юг в огне - [4]

— Особенно в девятьсот пятом году! — послышался все тот же насмешливый голос из группы фронтовиков.

— Тш!.. Тш!.. — снова пронеслось по толпе. — Не перебивайте ятамана!..

— Нам нечего вспоминать девятьсот пятый год, — покосившись на фронтовиков, сдержанно сказал атаман. — Не мне с вами судить — правы ли были тогда казаки или нет, выполняя волю правительства. Рассудит история…

— Она уже рассудила! — на этот раз зазвучал из толпы уже другой, звонкий, почти мальчишеский голос.

— Да кто это все орет? — в ярости гаркнул грузный седобородый старик, злобно выкатив глаза. — Заткните ему, стервецу, глотку!

— По морде ему, чтоб замолчал! — визгливо поддержал грузного старика его сосед, тщедушный, высохший старичишка. — Что это не дают атаману говорить!

У атамана пропало всякое желание продолжить речь. Хотелось перед народом излить душу, поделиться переживаниями и думалось, что его поймут. Но вот нашлись же такие мерзавцы, которые все испортили… К чему теперь продолжать? Получилось совсем не так, как думал атаман.

— Господа, — тоном человека, получившего тяжелое оскорбление, проговорил атаман, — прошу простить меня, я больше говорить не могу… Не могу!.. Вы пришли сюда просить меня, чтобы я рассказал вам, что произошло в стране, высказался бы перед вами… Но мне не дают говорить, не дают говорить вашему атаману. Какие-то молодчики, — пренебрежительно скривился атаман, — видимо, лучше меня знают… Так пусть же они перед вами и выскажутся. Пожалуйста, прошу! — жестом показал он на крыльцо.

Переждав минуту и видя, что никто из фронтовиков не появляется на крыльце, атаман злорадно продолжал:

— Я так и знал, что никто не решится нагло взглянуть в глаза своим отцам и дедам. Крамола проникает и к нам, на тихий Дон. Остерегайтесь ее, господа старики! Бойтесь ее!.. Есть предание, что наш голубоводный тихий Дон мутнеет, когда на него надвигается несчастье. Так будьте же бдительны, не давайте мутнеть нашему Дону, берегите его, чтоб всегда он был чист…

— Долой монархиста! — выкрикнуло несколько возмущенных голосов. Долой атамана!

Побледнев, атаман настороженно смотрел в ту сторону, откуда неслись эти крики. Он видел, как фронтовики, кого-то выталкивая, взволнованно кричали:

— А ну, пойди-ка, заткни ему горло!.. Пойди скажи народу, ты ж ученый человек… Да не бойся… Мы заступимся…

— Ну что ж, пойду скажу! — решительно зазвенел чей-то молодой голос. — Пропустите!

— Пропустите его!.. А ну, пропустите!

Атаман видел, как кто-то в толпе пробирался к крыльцу. Он понял, что человек этот сейчас будет говорить, и решил «не допустить такого безобразия».

— Вот, господа, каким оскорблениям я подвергаюсь, — с обидой закричал атаман. — И вы здесь спокойно стоите, выслушивая эту брань, гнусную, мерзкую брань… Разве я этого заслужил? Я, ваш, слуга, избранный вами?.. Позор, донцы!..

— Позор! — как эхо, отозвались помощники атамана.

Старики нахохлились, как воробьи перед бурей, замахали костылями.

— Плетей им, сукиным сынам, всыпать! — завопил грузный старик.

— Плетей! — тонкоголосо поддержал его тщедушный старичишка.

— Истинный господь, плетей! — обрадованно загорланили старики. — Чтоб не охальничали.

— Разбаловались стервецы на войне-то!

— Проучить их, дьяволов, проучить!

Протиснувшись сквозь тугую толпу, на крыльцо правления смело взбежал юноша в солдатской шинели. Для чего-то он порывисто сбросил с себя шинель, может быть, для того, чтобы все увидели на его защитной гимнастерке, плотно облегающей грудь, два георгиевских креста. На защитных погонах, вшитых в гимнастерку, едва приметно вились канты вольноопределяющегося.

— Ох ты черт! — изумился Прохор, узнав в юноше своего двоюродного брата. — Виктор!

Юноша окинул взглядом притихшую толпу.

— Граждане свободной России! — заговорил он. — По поручению фронтовиков — казаков и солдат нашей станицы — поздравляю вас со светлым праздником. В нашей стране произошла революция, цепи рабства с народа сняты навсегда. Навсегда, граждане! Я только что приехал из Петрограда и знаю, что там произошло. Царь наш, кровавый Николай, отрекся от престола, царские министры арестованы. Отныне мы все свободные и равноправные люди. Власть захватил в свои руки народ. Сам народ стал хозяином нашей великой страны… Здесь вот сейчас выступал станичный атаман. Из его слов можно было понять, что он жалеет царя. И эту жалость он хочет внушить всем нам. Нет, граждане! Монархии нам не жалко, а монархисты, плачущие по царю, нам не нужны!.. Мы имеем мужество и смелость заявить: «Долой монархистов! Да здравствует революция! Да здравствует свобода!»

— Ты глянь, — толкнул Сазон Прохора. — Вот ваш Виктор-то чешет. И где это он так научился брехать языком?

— Как же ему не научиться? — с гордостью промолвил Прохор. — Почти всю гимназию прошел.

Скинув шапку, Виктор продолжал взволнованно говорить:

— Отныне все мы, казаки и солдаты, равноправные граждане нашего великого государства. Нет теперь никакой разницы между казаком и генералом, между солдатом и офицером. Отменяются всякие «ваше благородие», «ваше превосходительство». И теперь нам станичный атаман, — взглянул Виктор на побледневшего, насупленного атамана, стоявшего в стороне, — не «ваше благородие», как привыкли вы его называть, а просто «господин» или «гражданин атаман».