Юдаизм. Сахарна - [252]
В августе 1918 года Розанов писал критику А. А. Измайлову: «Я не понимаю: евреи или не понимают себя, или забыли свою историю, или слишком развращены русскими. Иначе ведь они должны бы, уже со статей в «Нов. Пути», — обнять мои ноги. Я же чистосердечно себя считаю... почти не «русским писателем», но настоящим и воистину последним еврейским пророком».
Памятное заседание Религиозно-философского общества, посвященное исключению Розанова, затянулось до глубокой ночи. Вместо первоначальной резолюции об исключении на голосование была поставлена другая формулировка: «Выражая осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегает Розанов, общее собрание действительныхчленов Общества присоединяется к заявлению Совета о невозможности совместной работы с
В. В. Розановым в одном и том же общественном деле». Такое решение было принято 41 голосом «за» при 10 «против» и 2 воздержавшихся.
Формально Розанов оставался членом Общества до тех пор, пока 15 февраля 1914 года не направил председателю Религиозно-философского общества письмо с просьбой исключить его из Общества, поскольку в члены его должен был баллотироваться С. О. Грузенберг, которого Розанов (сознательно или нет) спутал с О. О. Грузенбергом, защитником Бейлиса на судебном процессе в Киеве.
В 1914 году Розанов собрал свои статьи последних лет по еврейскому вопросу и опубликовал их в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», где речь шла о тайнах и ритуалах иудаизма, о деле Бейлиса и отношении к нему печати.
Розанов думал и выговаривал разное, творил свои мифы, но всегда болел за Россию. На вопрос, что он все-таки отрицает решительно и однозначно, писатель отвечал: «Непонимание России и отрицание России».
Размышления о браке, семье, поле, о родовом, «чресленном начале», воплощенном в Ветхом Завете, об истории евреев по Ветхому Завету отражают своеобразную ориентированность русской религиозной мысли начала XX века, мировосприятие многих писателей Серебряного века. К данной проблематике обращались С. Н. Булгаков и П. А. Флоренский — ближайшие друзья Розанова, с которыми он постоянно обсуждал эти вопросы. Размышления на подобные темы были характерны и для писателей— символистов.
Иные представления господствовали в тех либеральных кругах, которые, начиная с публикаций «Уединенного» и особенно «Опавших листьев», выступали с резкой критикой писателя за его «недемократизм». Розанов никак не мог понять их «странной аргументации», отказывался ее принимать.
Многие современники не понимали Розанова, а некоторые видели в нем лишь «врага» демократии и еврейства как движущей силы ее. Обращаясь к еврейскому вопросу с точки зрения своей историософии, Розанов отнюдь не думал ущемить достоинство еврейского народа. Его интересовало то особенное, что было в истории этого народа и что было близко его собственной родовой теории. Он стремился выразить свое понимание истории и России. Идея превосходства одного народа над другим была чужда Розанову, но это отнюдь не исключало горячей любви к своему народу, как к своей матери, своему дому, своему отечеству.
Размышления о евреях, еврейских обычаях и нравах в историческом аспекте, еврейском вопросе в России — все это для Розанова составляло некую мифологему, которую он пытался обосновать и изложить во вневременнбм контексте. И тогда возникали такие его великолепные очерки, как «Библейская поэзия» (1912) и др. Когда же Розанов обращался к конкретным событиям, то из-под пера появлялись публицистические статьи, за которые перед смертью он как христианин просил прощения у евреев и за которые иные и поныне склонны считать его антисемитом.
Антиномии Розанова сказывались и здесь. Он был «православным язычником» и потому творил миф об «обонятельном и осязательном отношении» евреев к жертвоприношениям, поскольку это вытекало из созданной им мифологемы. Его мало интересовали исторические реалии (поэтому при переизданиях он отказывался исправлять фактические неточности, на которые ему указывали). Прежде всего писателя заботила виртуальная литературная мифологема, творимая им по своим собственным внутренним законам. Современники же воспринимали его мифологемы как прямое вйдение действительности.
За несколько дней до смерти Розанов просил прощения у всех — у Мережковских и у М. Горького, с которыми давно рассорился, у врагов и у друзей. Продиктовал он дочери и свое «послание к евреям»: «Благородную и великую нацию еврейскую я мысленно благословляю и прошу у нее прощения за все мои прегрешения и никогда ничего дурного ей не желаю и считаю первой в свете по назначению. Главным образом, за лоно Авраамо— во в том смысле, как мы объясняем это с о. Павлом Флоренским. Многострадальный, терпеливый русский народ люблю и уважаю»[176].
В его предсмертной воле, написанной собственноручно, о евреях говорится: «Веря в торжество Израиля, радуюсь ему, вот что я придумал. Пусть еврейская община в лице московской возьмет половину права на издание всех моих сочинений и в обмен обеспечит в вечное пользование моему роду-племени Розановых честною фермою в пять десятин хорошей земли, пять коров, десять кур, петуха, собаку, лошадь, и чтобы я, несчастный, ел вечную сметану, яйца, творог и всякие сладости и честную фаршированную щуку. Верю в сияние возрождающегося Израиля и радуюсь ему»
