ЮбРуб - [2]
Михаил лично тестировал любое подслушанное у сослуживиц средство — из-за терзающего душу ощущения проплывающих мимо миллионов дамочки зацикливались на несостоятельности личных накоплений и жаждали увеличить их любой ценой. Руднев ходил по квартире в напяленном на голову пакете с китайским золотым драконом, мыл полы денежной водой (до начала процедуры монеты минимум сутки настаивались в ведёрке или тазике) и даже полоскал в унитазе банановую кожуру, умасливая благоволящих богачам безымянных деньгодухов. Не чурался ношения просторных красных трусов, выращивания в горшках на подоконнике толстолистых и мясистых «денежных деревьев», а также коллекционирования лупоглазых, облепленных блестящими кругляшами керамических жаб, выстроенных на книжной полке на фоне сочинений Адама Смита, Роберта Кийосаки и Карла Маркса с его «Капиталом». Из относительно свежих способов заинтересовала зарядка кошелька — для этого в оный вставлялся шнур от мобильника и оставлялся на ночь, законнекченный с розеткой.
Руднев никогда не был религиозным человеком, да и в храм ходил в редчайших случаях — помаячить на глазах начальства, которое кучно посещало утренние литургии лишь по большим православным праздникам, сопровождая губернатора. Тем не менее, стоя на коленях возле оставшейся на память от бабушки старинной иконки, Михаил не единожды возносил молитвы: о богатстве и процветании — Николаю Чудотворцу, о деньгах — Матроне Московской, о достатке и успехе — Спиридону Тримифунтскому. «Огради меня, Спиридон, и семью мою от бедности и нужды. Убереги и приумножь наши финансы. Пошли нам изобилие и богатство. Аминь», — шептал он, но отдачи от святого с диковинным именем не чувствовал, потому вскоре сию практику позабросил.
Нежданно-негаданно выписанную расщедрившимся начальством премию, найденную на улице «пятихатку» или выгодную продажу начавшей надоедать машины Михаил не колеблясь относил на счёт своих тайных экспериментов, оправдывая для себя крайнюю степень их экстравагантности для почтенного государственного мужа и официального распорядителя бюджетных средств.
Потому на удочку хитромудрого искателя прибрежных сокровищ Михаил клюнул сразу. Оставалось определиться с наживкой.
— Этот рубль с Лениным сколько стоит?
— Двести. Он не слишком редкий. К юбилею революции выпущен, там тираж огромнейший был — несколько миллионов! Я его вчера буквально выловил, да и нередко такие попадаются, честное слово. Вы лучше с Циолковским за шестьсот купите. Или с Чеховым. Они и люди поприятнее будут! Если оба возьмёте, всё за тысячу отдам.
Предложение звучало заманчиво, однако эмоциональность Михаила всегда проигрывала прижимистости, потому он молча достал из кармана кошелёк.
— Вот-вот, в кошелёчке и носите! Средство верное, безотказное, — засуетился мужик при виде банкнот. — Вы у меня сегодня первый покупатель, а покупатель-мужчина — примета хорошая! Может, всё-таки Циолковского возьмёте, а? Или хоть Менделеева?
Михаил брёл по пустынному анапскому пляжу, наблюдая за галдящими, недовольными всем вокруг, голодными чайками, которых спугнул весёлый лабрадор, осчастливленный спустившим его с поводка хозяином.
Курорт ранней весной — совсем другой город, ничем не напоминающий развесёло-пьяную летнюю феерию. Тихий, спокойный, даже скучный, с редкими апатичными людьми, плетущимися по своим делам так вяло, словно едва вынырнули из летаргического сна и уже не против в него вернуться.
Однако профсоюзную путёвку в пансионат, подведомственный краевой администрации — ещё советской постройки, но более-менее модернизированный в начале нулевых — выдали именно на март, когда цены на услуги поменьше и, значит, для соцстраха поприятнее. Руднев не раз пожалел, что пожадничал и не отказался в пользу одного из своих замов. Курсовка была рассчитана на пятнадцать дней, но прошло всего пять, а он уже изнывал от безделья.
Закрутить курортный роман не получалось — пансионатные попутчицы все как одна были или далеко «за», или совсем не в его вкусе: если не бесформенные одышливые тетёхи, то тонкие, как ножки циркуля, недомодели, с презрением ко всему миру в студёных, водянистых глазах.
Репертуар местного кинотеатра был отсмотрен в первые три дня, в Городском театре вместо спектаклей демонстрировали выставку пальто и шуб экономкласса, а пешеходные маршруты ограничивались изгибами набережной — живописными, но приедающимися. Оставалось топтать исхоженные тропы, любуясь разновидностями морского прибоя под аккомпанемент птичьего гвалта.
Под ногами похрустывали выброшенные вчерашним штормом ракушки вперемешку с деревяшками, пластиковыми бутылками и другим мелким мусором, который равнодушно облизывала набегающая пена.
Золотой крестик на толстой перекрученной цепочке настолько органично вписался в nature mort, что Михаил ни за что бы его не заметил и прошёл мимо, однако спрятавшийся в клубке водорослей благородный металл выдало отразившееся в нём солнце, пробившееся сквозь пробрешину в низких облаках.
Руднев наклонился, извлёк находку из песка и отряхнул. На всякий случай осмотрелся. Никому до него дела не было: семья с ребёнком лет шести кидала хлеб лебедям и уткам-лысухам, пережидающим зиму в тёплых краях, а пара старушек увлечённо обсуждала вечерний выпуск новостей, в котором добрый премьер обещал поднять им пенсию на полтора процента. Михаил улыбнулся сам себе, положил цепочку в карман и отправился в номер, едва не пританцовывая.