Йошкин дом - [42]

Я осторожна. О, я очень осторожна. Только ночью, только в полной тишине, только в бархатных перчатках и только на цыпочках, почти на пуантах.

Ты не думал, отчего тебе вечно снятся такие хорошие сны — а это просто я копаюсь у тебя в голове, одновременно гладя тебя по ней. Это мы оставим, это мы отбросим, это мы заберем. Мне виднее, прости.

Тот фокус с мамой оказался удачным решением, согласна, хотя я действовала скорее по наитию, нежели по сознательному расчету. Искала я вообще другое, этот как раз был период, когда я по капельке, по копеечке, по кусочку выуживала из тебя В. Ты даже не представляешь, насколько сложно это было. Она была там всюду, просто уму непостижимо, включая, ты будешь смеяться, кулинарные предпочтения и чуть ли не эдипов комплекс, — ну да, там я и напоролась на маму, случайно. И достала все сразу, вместе с эдиповым комплексом и прочей дурью. Она тебе так же не нужна как и В. Я так считаю.

Сначала это было просто забавой, потом стало делом, дальше превратилось в смысл. Дни не имеют значения, ты зря мне рассказываешь про свои дела, я все равно не слушаю. Я жду ночи, когда я все узнаю, по—своему, без твоих беспомощных фильтров, попыток выдать желаемое за действительное и улыбок вполсилы. Спи себе тихо, потом проснешься и будешь улыбаться, как всегда по утрам. Ты всегда по утрам улыбаешься — видимо, потому, что каждое утро тебе становится чуточку легче жить.

Забавно знаешь что? Раньше я могла за один раз унести только одну вещь, максимум две, если нетяжелых, а больше одного раза за ночь я боялась тебя тревожить. А сейчас я стала гораздо искусней, я могу вытащить из тебя сколько угодно разных событий и фактов, как воруют фрукты из соседского сада — распихивая в карманы и за пазуху, чтобы руки были свободны перелезать через забор. С каждым разом я тащу все больше и больше, с каждым разом ты становишься все спокойней и веселее, с каждым разом я все более и более азартна. Когда—нибудь я разовью свои гибкие пальцы настолько, что сумею извлечь из тебя все, абсолютно все — и твоя голова станет пустой и легкой, как воздушный шар.

Ты проснешься утром и будешь смотреть на мир чистыми глазами идиота без прошлого, проблем и воспоминаний. Ты проснешься и обнаружишь, что твоя жизнь, казавшаяся тебе такой длинной и сложной, только началась и она проще, чем детский рисунок. Ты проснешься и увидишь, что за ночь остался один — потому что под утро, оставив тебя наконец в покое, я тихо шла насовсем из твоей обновленной жизни, забрав все то, без чего ты остался. Ну сам посуди зачем мне пустоголовый ты?

Но страдать по мне ты не будешь нисколько — ведь, будучи милосердной, я прихвачу с собой и всю твою память о себе самой.

ЛЕТНИЙ СКАЗ

Хозяйка встретила Летту на автобусной станции и довезла до дома. Это было очень мило с ее стороны, потому что Летта была в городе впервые и вряд ли бы нашла нужное место. Дом жил в уютном тенистом районе, весь в кудрявых деревьях и солнечных листьях. Как же у вас приятно, сказала Летта, вылезая из автомобиля и потягиваясь. Ага, у нас тут курорт, весело ответила ей хозяйка, щурясь от солнца. Курорт, машинально повторила Летта, думая о другом. Курорт.

Она осталась одна у машины, вынула из незапертого багажника сумку и не спеша направилась к дому. У самого входа сидела и чесала ухо задней ногой толстая черная собака. Ух ты, восхитилась Летта и присела на корточки. Собака перестала чесаться и с готовностью вошла в протянутые ладони. Хорошая, бормотала Летта, изо всех сил оглаживая и отряхивая кудрявое тело, красивая какая, умница. Собака забавно трясла головой и нежно смотрела Летте в глаза. Она до смешного была похожа на Булю, старую бабушкину собаку, которая давно умерла. И Буля умерла, и бабушка. А эта черпая толе тенькая псинка была каким—то непостижимым образом похожа на обеих. Бабушка тоже была толстенькой и кудрявой. Ну и Буля, само собой.

Ладно, Буль, мне пора, неудобно, негромко сказала Летта и в последний раз почесала плотный собакин бок. Собака ответила что—то невнятное и уселась обратно на теплое крыльцо, а Летта встала поправила пояс на брюках. От паузы в активных действ внутри души тяжелым комом заворочалась знакомая боль, но Летта усилием воли вдавила ее обратно. Она натянула на лицо максимально приличное выражение, стукнула в дверь костяшками пальцев и вошла.

Вечер прошел тихо и быстро. Пили чай. Летта рассказала немного о своей работе и о том, зачем ей понадобилось на два дня осесть в незнакомом городе и просить ночлега у чужих в общем—то людей. Доброжелательная хозяйка в очередной раз (предыдущие разы были по телефону) объяснила ей, что гостья ей совершенно не мешает, что дом большой и что все хорошо. Все и правда, кажется, было хорошо, даже боль сидела где—то в Леттином нутре тихо и наружу пока не лезла.

Впрочем, она—то оживилась, как только закончился вечер. Хозяйка постелила Летте в комнате своего сына, давно живущего за границей, и пожелала спокойной ночи. Комната была маленькой и уютной, с окном, выходящим в сад, и деревянным потолком шоколадного цвета. Потолок показался Летте низковатым, а сама комната — чуть более крошечной, чем ей бы хотелось, но вопросов она задавать не стала, да и какие тут могли