Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - [32]

Я рассказала своему брату Брэду, пожарнику, что начала ходить на йогу. И с откровенностью брата, к тому же выпившего кружку пива, он ответил:

— Йога — это гимнастика для людей с плохой координацией.

— Тебя послушать, так йога — это плохо.

Но на самом деле брат попал в точку. Я до сих пор задавалась вопросом, что же такое йога. Кажется, в Америке йога была всего лишь ненапряжным видом фитнеса для ленивых вроде меня. Позы йоги, выполнение которых оттачивалось и совершенствовалось тысячелетиями, были как гавань, пристанище. Одним словом, я не знала точно, что такое йога, но знала, что для людей с плохой координацией йога — спасение.

По крайней мере, так я считала, пока Фрэн не объявила, что мы будем делать ширшасану — стойку на голове. Меня переполнил такой дикий ужас, что всё вокруг стало, как в тумане. Словно зомби я прошагала по залу, подвинув коврик к стене и поставив руки для выполнения позы — как на эшафот взошла. В одном я не сомневалась: сейчас я сломаю шею.

Когда все подвинули коврики, Фрэн показала, как ставить руки на пол и делать замок в нескольких сантиметрах от стены. Руки нужно было сложить треугольничком, чтобы сделать фундамент, локти не расставлять шире плеч. Затем подняться в собаку мордой вниз и подойти ногами к рукам. Сделать мах и подняться в стойку на голове.

По-прежнему внутренне отрицая, что то, что сейчас должно произойти, вообще возможно, я тупо следовала инструкциям. Но стойка на голове не была похожа на другие йоговские позы, такие как поза воина, треугольника или лотос. Это были позы, принадлежавшие только йоге, существовавшие в тайном мире йога-клубов. А стойка на голове встречалась и в обычном мире тоже. Она была счастливым билетиком в начальной школе, где ее делали все девчонки без жирка на талии, круче всех раскачивавшиеся на турниках. Я же приблизилась к турникам самое большее метра на два, сидя на земле и сочиняя стихотворение или читая книжку. Мне не нравилось там, наверху. Мне нравилось внизу.

И всё же я была готова попробовать. Встав на колени на коврике лицом к стене, я сцепила руки в замок и установила локти треугольничком. Поднялась в собаку мордой вниз и прошагала вперед, так, что центр тяжести оказался над руками. Затем сделала мах. Ноги как будто весили по тонне каждая. Я отталкивалась от земли снова и снова. У меня был один секрет: на самом деле я не хотела, чтобы они взлетали.

— Клер, — Фрэн встала рядом и заговорила тихо, — у тебя получится. Я знаю.

Это было так просто. Я ждала, что она скажет нечто подобное. Она стояла рядом, закатав штанины на брюках. Такая у нее была привычка — когда происходящее в классе действительно ее занимало, она закатывала брючины. Кто знает зачем. И вот она стояла там, как благосклонный свидетель, а я снова поднялась в собаку мордой вниз, подошла ногами к стене, втянула живот к позвоночнику… и с легкостью поднялась в стойку на голове.

— Живот пусть будет втянут, — проинструктировала Фрэн, гордая за меня. — Тяни стопы вверх. Не давай тазу провисать. Расслабь шею. Дыши.

Я всё это сделала и почувствовала, как ноги выстреливают в небо, туда, где никогда не были раньше.

Возможно, мой брат был прав, и йога — всего лишь безопасное, защищенное место для бывших неспортивных девочек и мальчиков, где можно научиться тому же, что все нормальные дети и так делали в спортзале в школе. Но я сейчас чувствовала себя другим человеком — человеком, который умеет стоять на голове. Эта перемена была для меня кардинальной. Не такой кардинальной, как выйти замуж или родить ребенка, но сродни тому, когда мою статью впервые напечатали. Понадобилась всего доля секунды, один взмах тяжелой ногой — и я стала другой.

Мы вели странную жизнь — отгородившись от всего мира, но вместе с тем почти никогда не оставаясь в одиночестве. Стандартный для американской семьи путь — добровольное заключение в четырех стенах, отказ от политических взглядов, утрата интереса к городской жизни — был нами пройден. Мы сидели дома, заботились о ребенке и писали статьи.

Родные заглядывали в гости беспрерывно. Не проходило ни дня, когда на пороге не возникал кто-нибудь из дедушек или бабушек, или мы ехали к ним. Иногда нам всё же удавалось выбить себе выходной, но телефоны всё равно звонили без умолку. Наши жизни были публичными в том смысле, что какие-то люди всегда находились рядом и наблюдали за нами. А возможно, и оценивали нас. В то же время никто не знал ничего о нашей настоящей жизни. Мы были одомашненными существами, среда обитания — домашний офис и кухня.

На той неделе мы проводили типичный день дома. Я ждала папу в гости к полудню. Раз в неделю угощала его обедом.

В то утро я пыталась немного поработать, пока Люси спала, и одновременно готовила еду. Люси спала чутко, и, открывая холодильник и шкафы, доставая куриные грудки, чтобы запечь их в духовке, я старалась двигаться как можно тише. Наконец я села на кухне с чашкой кофе и книгой, рецензию на которую нужно было написать к завтрашнему дню. Мне хотелось послушать музыку, но я не решилась включить радио. У меня был час свободного времени. Я дошла до 13-й страницы, когда в дверь позвонили. Я побежала к двери, посмотрела в глазок и увидела маму. Открыла.