Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования - [125]

.

Преобладание визуальных представлений составляет характерную черту нашего обращения с языковым материалом. В своем жизненном опыте мы имеем дело с отвлеченными понятиями и конкретными предметами; первые вообще не имеют чувственного воплощения, вторые воспринимаются в симультанном воплощении различных признаков, апеллирующих к разным органам чувств. Но когда некий феномен становится фактом нашей языковой памяти, отложившись в ней в качестве языкового выражения, наше обращение с этим его вторичным языковым бытием проходит под знаком господства визуального начала. Свойства предмета или понятия тем или иным путем транслируются в зрительный образ.

Любопытно и характерно в этом отношении различие перцептивных механизмов, действующих в языке и музыке. Для последней звуковое представление служит первичной и исходной данностью, из которой вторично могут возникать иные — неслуховые — перцептивные отображения. Какие бы «картины» мое воображение ни рисовало в связи с тем или иным музыкальным выражением — если оно вообще это делает, — эти картины заведомо воспринимаются мною как нечто производное по отношению к звуковому образу. Сами по себе эти картины не могли бы служить средством идентификации той музыки, которой они соответствуют в нашем восприятии; для того чтобы вызвать представление о музыке, необходимо представить себе, хотя бы приблизительно, хотя бы намеком, ее звуковой облик. Однако как только в восприятие музыки входит интеллектуальный элемент, подлежащий языковому выражению, — в восприятие вмешиваются визуальные представления, служащие образными отпечатками соответствующих языковых выражений. Так, если я опознаю звучащую музыку как ’экспромт Шуберта’ или ’сонату Моцарта’, факт такого опознания непосредственно всплывает в моем сознании в виде зрительного образа, соответствующего этому выражению. Если говорить о моем личном опыте, таким образным откликом может оказаться, в разных случаях, портрет композитора, или нотная страница, или памятная ситуация, в которой я когда-то слышал это произведение. Иначе говоря, та часть музыкального опыта, которая становится фактом языка, оказывается также непосредственно связанной со зрительными проекциями, как всякие другие факты языка[163].

2) Зрительному образу присуща воспроизводимость. Каждая из описанных ранее картин, связанных с образным представлением слова ’трава’, является таким же фактом моей индивидуальной языковой памяти, как и само это слово и многие связанные с ним выражения. Я могу воссоздавать эти картины в воображении снова и снова, в разное время и по разным поводам. Конечно, мне не дано знать, действительно ли в моем представлении каждый раз является «в точности» тот же образ; можно даже предположить с большой вероятностью, что это не так и что каждый раз мое представление каким-то неуловимым для меня самого образом модифицируется, приспосабливаясь к текущей ситуации и текущему состоянию мысли. Но важно при этом, что я всякий раз узнаю являющуюся моему сознанию картину как «тот же», знакомый мне образ данного предмета. Подобно этому, извлекая некоторое выражение из языковой памяти, я никогда не имею дело в точности с «тем же» выражением, каким я его знал и употреблял прежде; и ритмико-интонационное наполнение, в котором это выражение выступает в речи, и коммуникативное окружение, в которое оно погружено, и подсказываемые памятью ассоциации и ходы его потенциального разрастания каждый раз оказываются несколько иными. И тем не менее, я каждый раз узнаю это выражение как известное и знакомое и соответствующим образом обращаюсь с ним. То же происходит с образными представлениями, пробуждаемыми этим языковым выражением.

В мою задачу не входит выяснение вопроса о том, какими психологическими путями в сознании складывается то или иное устойчивое образное представление. Как видно из обсуждавшихся выше примеров, оно может возникнуть на основе реального воспоминания (вполне очевидно, что большую роль в этой части образного опыта играют детские впечатления), либо художественного переживания, либо контаминации многих реально виденных или воображаемых картин в совокупный образ, в котором не узнается какой-либо определенный прототип. Подобно этому, и языковые выражения поступают в запас памяти различными путями: вследствие единичного яркого жизненного или художественного впечатления, либо преднамеренного акта запоминания, либо в результате конденсации многократного, исподволь накапливавшегося опыта. Но и языковое выражение, и соответствующий ему зрительный образ, однажды отложившись в памяти, занимают свое место в сознании как факт нашего языкового существования. Мы можем вызывать их из памяти, произвольно или под влиянием какого-то стимула; главное — мы можем в своей деятельности полагаться на эти феномены как на нечто заведомо нам известное и знакомое.

3) Столь же неотъемлемым свойством образа, как воспроизводимость, является его множественность. Слово ’трава’ способно вызывать в моем представлении не один, однозначно этому слову соответствующий образ, но целую галерею образных картин. Каждая такая картина имеет характер немедленно узнаваемого отображения слова ’трава’; но сколько таких воспроизводимых отображений хранится в моей памяти и может актуализироваться по разным поводам в качестве реакции на это слово, определить в точности невозможно.