Язык милосердия. Воспоминания медсестры - [71]

Я уверена, что бывают случаи (хотя медсестры никогда не признают этого и не обращаются за помощью к профессионалам), которые служат причиной возникновения у медработников посттравматического стрессового расстройства. Медсестры и врачи, как и пациенты, не всегда справляются, иногда они просто выживают. Горан Хаглунд, шведский анестезиолог, который в 1955 году открыл первое ПОИТ, впервые указал на необходимость поддержания позитивного настроя и боевого духа среди медсестер и врачей, выделив это как одну из самых важных и сложных задач, стоящих перед сотрудниками таких отделений. Фрейд полагал, что моральный дух основывается на горизонтальных связях между членами группы, которые сообща выдвигают одного человека на роль лидера, заменяя им свой Я‐идеал (внутреннее представление о собственной личности, которой человек хочет стать). Мы с Дьюсаном обсуждаем комплекс бога, которым страдает наш знакомый врач-консультант. «Если ты отвечаешь за все внутри иерархической системы, что тогда происходит с твоим собственным моральным духом? Если ты находишься на вершине пищевой цепи и каждое решение зависит от тебя, что случится с твоим собственным эго?»

Похоже, моральный дух коллектива по-разному влияет на медсестер и врачей, и мне кажется, что доктора, с которыми я работаю в ПОИТ, либо лучше приспособлены к преодолению эмоциональных потрясений, либо выработали здоровые или не совсем здоровые механизмы реакции. Авторы некоторых недавних исследований подчеркивают, что медсестры особенно подвержены психологическому стрессу. В каком-то смысле я даже рада этому. Самые страшные травмы случаются тогда, когда человек перестает чувствовать боль.

И все же я вырабатываю собственные механизмы психологической адаптации. Обычно я ухожу домой и забываю о детях, за которыми ухаживала в течение дня. Как и людям других профессий, чаще всего мне удается оставлять работу на работе. Но сегодня день обещает быть тяжелым. Махешу семнадцать лет, и у него мышечная дистрофия, поэтому для того, чтобы он мог дышать, ему необходим аппарат искусственного жизнеобеспечения. Нас с Махешем объединяет нечто большее, чем отношения пациента и медсестры: мы стали друзьями. Он часто шутит и для всех нас успел придумать прозвища – не имея возможности говорить, он записывает их на бумаге своим нетвердым почерком. Меня он прозвал Неряха (из моих забранных в хвост волос неизменно торчит шариковая ручка, на ногах – потертые ботинки, а на тыльной стороне руки накорябаны дверные коды и время выдачи лекарств). Жить Махешу осталось совсем недолго. Он лежит в одной из смежных палат, и я за ним ухаживаю. Он и его родные приняли мучительное решение отказаться от трахеостомии и повторной интубации, то есть ему больше не будут вводить дыхательную трубку ни в рот, ни в трахею. Анатомические особенности Махеша в любом случае не позволят этого сделать: у него стоит самая маленькая из имеющихся дыхательных трубок, она едва впускает и выпускает воздух, подающийся аппаратом искусственного поддержания жизни. Сейчас его родственники постепенно прощаются, проводя с ним последние недели его жизни.

Передо мной стоит одна задача: обеспечивать Махешу комфорт и в первую очередь следить, чтобы его ненадежная дыхательная трубка не выпала. Если это произойдет, он умрет, поскольку его родные решили, что повторно трубка вставляться не будет. Мне приходится быть очень осторожной. Я как одержимая наблюдаю за его трубкой, не позволяя никому его двигать или переворачивать, если я ее не держу. Каждое утро я меняю кусочки пластыря, чтобы они оставались сухими и чистыми и надежно удерживали трубку на месте. Трубка не должна выпасть. Простая сестринская обязанность – менять пластырь, который удерживает трубку, и следить, чтобы он не отклеивался. Как и большинство стоящих перед медсестрами задач, как и сама доброта, это очень просто и чрезвычайно важно.

Однажды я разрезаю старый пластырь, собираясь наклеить новый. И тут я понимаю, что разрезала вовсе не пластырь. Я перерезала саму трубку, а точнее, манжету, которая удерживает трубку в правильном положении. Перерезала пластик.

Знаете, тот самый момент, когда вы порезались и видите, как постепенно появляется кровь? Я еще не успела осознать, что натворила. Это те считаные секунды между «до» и «после». Но уже через несколько мгновений срабатывает сигнал тревоги, слышится свист выходящего воздуха, и я вижу выражение на лице Махеша, который изо всех сил пытается вдохнуть. Его веки подрагивают, он лихорадочно моргает. Его рот приоткрывается в попытке ухватить воздух. Палата заполняется врачами и медсестрами. Хаос. Я стою как вкопанная и не могу пошевелиться. Трубка вынута – тот самый предмет, благодаря которому Махеш все еще жив. Его последний шанс. Моя глупая ошибка его убила, или, по крайней мере, ускорила его смерть.

Как и всем медсестрам, мне приходится жить, храня слишком много воспоминаний, но некоторые из них врезаются в память куда сильнее, чем другие. Я помню, как Махеш моргал, помню каждую молчаливую слезинку на его лице, выражение на лицах его родителей, когда они вбежали в палату и увидели, что случилось. Они оба – врачи, и, хотя у них другие специальности, они понимают, в чем дело. От них ничто не ускользнет. Они смотрят прямо мне в лицо. Лишь сотрудники, которым довелось там работать, могут знать, что такое плохой день в ПОИТ. Махешу удается выжить. Ему быстро и умело меняет трубку поедатель мороженого – человек, к которому, несмотря на целое море разногласий и трудностей, я испытываю глубочайшее уважение даже после того, как спустя двенадцать лет отношений мы расстались, разрушив семью и потеряв дом. Я вспоминаю о Махеше и о том, что регулярно делает мой бывший муж. Он протягивает мне листки бумаги с расписанием наших детей – на обратной стороне написаны данные с его вчерашнего дежурства: койка № 5, отказ от реанимационных мероприятий: не предпринимать повторной интубации.