Язычник - [6]

Ляга явился в полдень, обрадованный.

— Вот что, Бледный Лис, тебе вновь придется исчезнуть. На этот раз ненадолго. Поживи-ка ты, дружок, на моей дачке в Комарово. Волны, дюны и суровое очарование одиночества гарантирую. А через две недели я отвезу тебя к Вараксину. А уж там, сам знаешь, понравишься его управляющему, сразу просись в садовники или в грумы, а не понравишься — извини.

— Выгоняешь?

— Да пойми же, завтра жена приезжает. Черт… уже сегодня! Зачем тебе лишние свидетели? А, вот, чуть не забыл, тут деньги тебе, рубли и доллары…

— Знаешь, Ляга, я лучше поеду в Бережки, там и поживу.

— Ты что, охренел — туда соваться!

— Ничего, как-нибудь обойдется. А ровно через две недели, с утреца, ты приедешь за мной на станцию и отвезешь на смотрины. Подбрось-ка меня к вокзалу, на первую электричку.

Глава 2 Падение Икара

Однажды охотник из рода Пай-я сорвался с береговой скалы, падая, он сшиб гнездо чайки-найяка. Одно яйцо скатилось к нему за пазуху. Каково же было удивление людей, когда из рукава его малицы выпал оперившийся птенец. Если, падая, яйцо не разбилось, если из рукава вышел птенец или нашлось давно потерянное, это добрые знаки от духов воздуха.

Из рассказов Оэлена

Так я вновь очутился в краях, где не был много лет и где наверняка никто уже не помнит моего лица. Погода испортилась. Серое небо осыпало дождем. От станции до Бережков уже давно не ходили автобусы, и я, как герой Бунина или Чехова, возвращался к берегам своей юности на подводе. Возница, черный, испитой мужичонка, настороженно косился в мою сторону.

Мимо нас в пелене дождя проплыла полуразрушенная церковка. Я попросил его остановиться и побежал в темнеющий провал.

— Почто в церкву-то? Сел бы под телегу… — буркнул мне вслед возница.

В прорехи крыши хлестал ливень. Капли выбили в кирпичной кладке пола чашечки-озерца, и в них звонко плясал дождь.

Вот Он — на западной стене, угрюмо смотрит из сумрака. Не осыпался, не смыло бурями, не испакостили люди. Мы были здесь с ней в такой же дождь. Но я не помню смрадного запустения. А может быть, просто рядом была она?

* * *

Это было десять лет назад. Мне было девятнадцать, а ей семнадцать лет. Я закончил два курса медицинского и для важности носил на носу старомодные круглые очечки.

— Дим-Дим, смотри — волк, а тело человека… Так рисовали египтяне. Кто это?

Она тащила меня к западной стене храма, где на облупившейся фреске красовался черный зверь, облаченный в алый плащ. Я протер запотевшие очки: царственная порфира и золотистый нимб вокруг длинной зубастой пасти не оставляли сомнения, что это не последнего ранга святой. На западных стенах православных церквей обычно пишется Судный день, сцены наказания грешников и услаждения праведников, но в нашем храме, по таинственной логике устроителей, был нарисован черный киноцефал.

— «Я встретил го-олову гиены на стройных девичьих плечах…» — завыл я, бросился на нее со спины и схватил за плечи.

— Отстань, глупый врачишка! Только и умеешь, что коверкать Гумилева. А это, между прочим, мой любимый поэт…

— А меня ты любишь?

— Еще не знаю… Я люблю волков и собак с волчьей кровью. Овчарки — это почти волки. Если это волчий святой, то я буду ему молиться…

— Проси, о прекрасная! Я готов исполнить любое твое желание!

Голос мой прозвучал неожиданно громко, с троекратным раскатистым эхом; должно быть, на крыше вибрировал оторванный лист жести.

— Я хочу… нет, тебе лучше не знать об этом.

Закрыв глаза, она поверяла свое желание кому-то доброму и всесильному, кто в этот миг смотрел на нее сквозь дырявый церковный купол.

Тогда я был уверен, что хорошо знаю каждую струнку ее бесхитростной натуры, поэтому ей никогда не удавалось меня обмануть. Я знал, что у нее в семье трудности. То ли кто-то болел неизлечимо, то ли висел крупный неоплаченный долг. Я не вникал, полагая, что к моей любви это не имеет отношения. Я был уверен, что успех и мировая слава уже ожидают меня за ближайшим поворотом, я даже слышал их нетерпеливое ржание и перестук копыт, и тогда, если понадобится, я осчастливлю всех ее родичей. Но я и представить не мог всю смелость и необузданность ее желаний.

Это была блаженная пора ссор и сладостных примирений. Ее душа, живая, непокорная, подвижная, как ветер, корнями уходила в непроглядное язычество, даже в старинной церкви она ухитрилась отыскать святого волка. Грозы, ливни, снега и ураганы были для нее близкими, разумными существами. Она разговаривала со стихиями, дарила подарки, иногда ссорилась, иногда благодарила, то есть состояла с ними в каких-то волнующе-любовных отношениях. Ее пляски под дождем, луной и ветром были дики и пластичны, а водопад волос исполнял свой собственный танец. Это был особый вид молитвы, вернее, волшбы, и смотреть со стороны на ее танец-полет было губительно и даже страшно. Она увлекала за собой в забытую глубь. Так танцевали весталки вокруг своих негасимых костров и нагие Летающие Девы в языческих чащах.

— В старину тебя обязательно сожгли бы на костре за твои ведьмачьи уловки… — сказал я, чтобы подразнить в ней грациозного и опасного тигренка.

— Как Жанну д’Арк? — восхитилась она. — После казни палач нашел ее сердце; его не тронул огонь…