Языческий лорд - [2]

Я как-то пытался его испугать, но он просто посмотрел на меня своими холодными голубыми глазами и усмехнулся. Я любил этого мальчика так же, как и Осберта.

Оба были христианами. Я сражался в проигранной битве. В мире смерти, предательства и горя христиане побеждали. Старым богам еще поклонялись, но их оттеснили в высокогорные долины, в отдаленные места, в холодные северные пределы этого мира, а христиане распространялись как чума.

Их пригвожденный бог был могущественен. Это я признаю. Я всегда знал, что их бог обладает огромной властью, и не понимаю, почему мои боги позволили ублюдку победить, но они это сделали. Он победил обманом. Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Пригвожденный бог лгал и обманывал, а ложь и обман всегда побеждают.

Итак, я ждал на мокрой улице, а Молния скребла тяжелым копытом в луже. На мою кожаную куртку и кольчугу я накинул плащ из голубой шерсти, подбитый горностаем.

С моей шеи свисал молот Тора, а голову венчал шлем с фигуркой волка на гребне и открытыми нащечниками. Дождь стекал с его кромки.

На мне были высокие кожаные сапоги с набитыми тряпками верхом, чтобы дождь не просочился внутрь, а на руках перчатки и золотые и серебряные браслеты, браслеты военачальника, заработанными убийством врагов. Я был во всем блеске своей славы, хотя враг, с которым я собирался встретиться, не заслуживал такого уважения.

— Отец, — начал Осберт, — что если…

— Разве я говорил с тобой?

— Нет.

— Тогда помолчи, — рявкнул на него я.

Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали так гневно, но я гневался. И этот гнев не находил выхода, я просто был зол на весь мир, на этот жалкий серый мир, зол бессильной злобой.

Враги находились за закрытыми дверьми и пели. Я мог услышать их голоса, хотя и не различал слов. Они меня видели, в этом я был уверен, и видели, что больше на улице никого не было. Люди, что жили в этом городе, не желали принимать участия в том, что вот-вот произойдет.

Правда, я и сам не знал, что вот-вот произойдет, хотя и стану тому причиной. Или, может быть, двери останутся закрытыми, а враги затаятся в своем прочном деревянном строении?

Несомненно, именно этот вопрос и хотел задать Осберт. Что если враги останутся внутри? Возможно, он не назвал бы их врагами. Он спросил бы, что если «они» останутся внутри.

— Если они останутся внутри, — сказал я, — я выбью эту проклятую дверь, войду и вытащу ублюдков наружу. И если мне придется так поступить, то вы двое останетесь здесь и будете держать Молнию.

— Да, отец.

— Я пойду с тобой, — отозвался Этельстан.

— Проклятие! Ты сделаешь то, что тебе сказали.

— Да, лорд Утред, — с уважением ответил он, но я знал, что он усмехнулся. Не было нужды оборачиваться, чтобы увидеть эту дерзкую улыбку, но я бы и не повернулся, потому что в этот момент пение прекратилось. Я ждал. Спустя мгновение двери отворились.

И они вышли. Сначала полдюжины стариков, а потом молодые, и один из этих молодых посмотрел на меня, но даже вид Утреда, воина во всем великолепии славы и гнева, не притушил его радости.

Они выглядели такими счастливыми. Они улыбались, похлопывали друг друга по спине, обнимались и хохотали.

Шестеро старших не смеялись. Они шли в мою сторону, но я не сдвинулся с места.

— Мне сказали, что ты лорд Утред, — произнес один из них. Он носил грязную белую рясу, подпоясанную веревкой, его волосы были белы, а борода серебрилась, а морщины на его узком потемневшем на солнце лице прорезали глубокие борозды вокруг рта и глаз.

Волосы падали ему на плечи, а борода достигала пояса. Хитрое лицо, подумал я, лицо облаченного полномочиями человека, наверное, он был видным священником, потому что держал тяжелый посох, украшенный сверху серебряным крестом.

Я ничего не ответил, наблюдая за молодежью. Большинство было просто мальчишками или мальчишками, едва превратившимися в мужчин. Их выбритые от лба до макушки головы выделялись своей белизной в сером свете дня.

Теперь из двери выходили и другие старики. Я предположил, что это родители тех мальчишек.

— Лорд Утред, — снова заговорил тот человек.

— Я поговорю с тобой, когда буду готов, — рявкнул я.

— Так не подобает, — ответил он, направив крест в мою сторону как будто с угрозой.

— Прочисть свой мерзкий рот козьей мочой, — сказал я, увидев юношу, за которым пришел, и подтолкнул Молнию вперед.

Двое стариков попытались меня остановить, но Молния лязгнула зубами, и они отшатнулись, отчаянно пытаясь сбежать. От Молнии убегали и вооруженные копьями датчане, а шестеро стариков разлетелись, как соломинки.

Я провел жеребца в толпу молодежи, наклонился в седле и схватил мальчишку за черную одежду. Потянул его вверх, перебросил вниз животом через луку седла и коленями развернул Молнию.

Тогда-то и начались неприятности.

Двое или трое молодых попытались меня остановить. Один потянулся к уздечке Молнии, что было ошибкой с его стороны, серьезной ошибкой. Зубы клацнули, юнец закричал, а я позволил Молнии встать на дыбы и опустить на него копыта.

Я услышал, как тяжелые копыта дробят кости, увидел хлынувшую яркую кровь. Молния, натренированная продолжать движение, чтобы враг не успел подсечь ей задние ноги, тронулась вперед нетвердой походкой, я пришпорил, бросив взгляд на упавшего с окровавленной головой человека.