Явление - [56]

это еще вовсе не значит, что она существует. Я знаю, что говорю. И это похвально.

Громоздкий телефон на прикроватной тумбочке сотрясается от звонка. На этот раз я жду, что Уильямс ответит сам. После третьего звонка он встряхивается и ощупью находит трубку.

– Да! – рявкает он, но тотчас же голос его смягчается. – Добрый вечер, монсеньор, или добрый день, уже и не знаю, день у вас или ночь.

За таким наигранно непринужденным и бодрым голосом люди обычно надеются скрыть, что их только что подняли с постели.

– Совершенно верно, я фотографировал без защитного стекла. Простите? Нет, еще нет… Вот как. Конечно, это возможно, как только закончу, сразу перезвоню вам. Мое почтение, ваше преосвященство.

– Достал уже, – подытоживает он, вешая трубку. Он скатывается к краю кровати, встает, почесывает спину и направляется в ванную.

– Куда я засунул мою камеру? – бурчит он, справляя малую нужду с открытой дверью.

Странно, до какой степени сон изменяет человека. Небо только-только начинает розоветь за окном, а мы уже стали близки, и нам нечего стесняться: между нами ничего не было. Я подбираю с ковра невероятно замысловатый аппарат, выпавший у него, когда мы возвращались. Похоже на усаженную датчиками и экранами наблюдения цифровую камеру с чем-то вроде фильтровальной воронки вместо объектива. Чтобы заглушить происходящее в данный момент в ванной, я осведомляюсь:

– А как выглядит ваш кардинал? Мой напоминает инопланетянина работы Розуэлла.

Он выходит из ванной, замирает, чтобы смерить меня взглядом, признать и вспомнить, спали мы вместе или нет.

– Никогда больше не буду смешивать алкоголь с этим снотворным, – объявляет он, подключая камеру к неизвестному мне прибору, который в свою очередь подсоединен к его, теперь уже исправно работающему ноутбуку.

Спустя несколько щелчков мышкой на экране появляется узор из темных пятен, разбитых на квадраты.

– Семь – шесть или шесть – пять? – вопрошает он сам себя.

Наконец решает, изучает выделенный квадрат, стирает его, щелкает на следующий и увеличивает его.

– Есть! – хмуро произносит он.

Даже не пытаясь вникнуть в причину его ликования, я беру свой чемоданчик и направляюсь к двери.

– Вы не хотите присутствовать при успешном разрешении вашей миссии?

Я, нахмурившись, оборачиваюсь.

– Успешного не в том смысле, как вы надеялись, – поглощенно продолжает он, – но все придет к одному. Я обнаружил в глазу четырнадцатое отражение.

Я возвращаюсь обратно. Он указывает мне на скопление ничем не отличающихся от остальных темных пятен, что-то набирает на клавиатуре, и насыщенные цвета выявляют смутный силуэт коротко стриженного человека с горбатым носом.

– Морфинг? – наугад спрашиваю я.

– Еще лучше. Это последнее поколение денситометров. Там, где человеческий глаз может различить лишь тридцать два оттенка серого, он способен уловить порядка двухсот пятидесяти шести. Я обнаружил это четырнадцатое отражение, еще когда работал с уже существующими фотографиями, но для перестраховки сделал новый снимок оригинала при помощи… Вы слушаете?

Мои мысли перескакивают с одной картинки на другую; меня охватывают те же ощущения, что и во время экспертизы на раздвижной лестнице.

– Если вы по-прежнему настроены скептически, нет никакого смысла продолжать объяснение.

– Я уже и не знаю, что думать, Кевин. Глаза живые, я видела это. Они… Не могу подобрать другого слова. Они смотрели на меня.

– Добро пожаловать в наши ряды. Поверьте мне, я и сам прошел через все это. Помните Хуана Гонсалеса, индейского переводчика, стоящего по правую руку от епископа? Я покопался в его глазах и вот что обнаружил внутри. Узнаете его?

Я сдвигаю брови, приближаюсь к увеличенному изображению на экране. Качаю головой. Он подхватывает свою папку, протягивает мне две открытки: что-то вроде календаря в картинках, где ацтеки отобразили события 1531 года и вдохновленную ими картину Мигеля Кабреры, изображающую двух мужчин с длинными орлиными носами; первый, в остроконечном колпаке и с видом настоящего пройдохи, очень стар, второй, с непокрытой головой, вращающий бесхитростными глазами и простирающий руки к небесам, помоложе.

– Дядя и племянник, – представляет он, поочередно тыча пальцем в фигуры.

– Разве не Хуан Диего носил колпак?

– Нет никаких документов, подтверждающих это. Ни один рисунок того времени не позволяет это утверждать. А вот у его дяди, Хуана Бернардино, на науатле как раз было прозвище «человек, прячущий твои деньги под свой колпак».

Он снова набирает что-то на клавиатуре, и на экране появляется увеличенное изображение серого силуэта в остроконечном колпаке. Если включить все свое воображение, то можно предположить, что он вытряхивает одеяло. Один щелчок, и изображение становится цветным, с очерченным черным контуром и затушеванным фоном. Курсор останавливается на голове индейца, увеличивает ее.

– Видите колпак, доктор Кренц?

Я киваю.

– Мы уверены в двух вещах: индеец, разворачивающий свой плащ перед епископом, в колпаке, а тот, чье отражение я обнаружил в зрачке переводчика, тот, четырнадцатый, без колпака. Получается, что посланником Пресвятой Девы является Хуан Бернардино, и именно его следовало причислять к лику блаженных.