Кормак, словно лев, качнул головой из стороны в сторону, свирепо глядя на мусульман.
— Вы честно имеете в виду, что я буду свободен, несмотря на нарушение перемирия и убийство ваших шакалов?
— Перемирие было уже нарушено, — ответил Саладин. — И не по вашей вине. Вы воздали кровью за кровь и сдержали слово, данное мертвым. Вы грубы и свирепы, но я хотел бы иметь таких людей, как вы, в своем окружении. В вас есть неистовая преданность, и за это я уважаю вас.
Кормак неохотно убрал меч в ножны. Невольное восхищение этим мусульманином с усталым лицом родилось в нем, и это злило его. Смутно он понял сейчас, что такое понятие справедливости, правосудия и радушия, даже для врагов, не хитрый ход Саладина, не коварный обман, а естественное благородство природы курда. Он увидел вдруг воплощенные в султане идеалы рыцарства и высокой чести, о которых так много говорят — и так мало используют — франкские рыцари. Блондель был прав тогда, и сьер Жерар, когда они спорили с Кормаком о том, что благородное рыцарство не просто романтическая мечта устаревшей эпохи, но реальность, которая до сих пор существует и живет в сердцах некоторых людей. Но Кормак родился и вырос в дикой стране, где люди жили отчаянной жизнью волков, чьими шкурами прикрывали свою наготу. Он вдруг осознал свое природное невежество и устыдился. Он пожал своими львиными плечами.
— Я недооценил вас, мусульман, — прорычал он. — И у вас существует справедливость.
— Я благодарю вас, лорд Кормак, — улыбнулся Саладин. — Ваш путь на Запад открыт.
И мусульманские воины вежливо приветствовали, когда Кормак Фицджеффри вышел с королевским видом, худого благородного человека, которым был Защитник калифов, Лев ислама, Султан султанов.
